Ода близорукости

Ещё последняя нам сласть
дана в наследство:
сначала в отрочество впасть,
не сразу в детство.

О, там обиды велики,

победы хрупки,
но утешают пустяки:
косынки, юбки.

Там каждый взгляд, что бросил он

и вздох невнятный
с подругами обговорён
тысячекратно.

Там можно сделать встречный шаг

как одолженье
и целоваться просто так,
без продолженья.

* * *

В этот час, когда окна уже горят
из ноябрьской тьмы по краям фасада
и последние несколько дошколят
молчаливо ждут у крыльца детсада, —

в этот час капризничает душа:

ни гулять не хочет, ни даже в гости,
у окна стоит, на стекло дыша,
и ладони трёт в диатезной коросте.

То ли скушно ей, то ли тошно ей,

только знай сопит, только тянет шею:
не видать ли там дорогих теней?
Ведь придёт же кто-нибудь и за нею.

* * *

«Бог — это совесть», — сказала бабушка Вера.
Под утюгом орошённая блузка дымилась.
Бог в этот миг, обнаружив меня у торшера,
щёлкнул разок по затылку, и вот — не забылось.

Бабушка так говорила о глаженой блузке:

«Вещь — совершенно другая! ведь правда? ты видишь?»
С дедом они перекрикивались по-французски,
только потом я узнала, что это идиш.

Дед же Наум учил меня бегать и драться

и по-латыни ворчал, что хомини хомо —
волк. Я не верила деду, я верила в братство,
в дружество, равенство, счастье и бегство из дома.

А ещё так смешно говорила бабушка Вера:

«Честью клянусь», не просто «честное слово».
«Бога гневишь, — вздыхала, — ну что за манера!
Ты вот поставь-ка себя на место другого».

ТАЙМ-АУТ

Щепка лезет на щепку,
точка на запятую,
скрепка кусает скрепку
в скобочку завитую.

Книжка с другою книжкой

схлопнулись второпях:
дрожью дрожит чуть слышной
том о двух корешках.

Кошки поют на крышах

славу бескровным войнам,
ангел с трубою, слышишь,
время играть отбой нам

и разливать по фляжкам

то, что даётся даром
кошкам и деревяшкам,
книгам и канцтоварам.

* * *

…Царь, царевич,

король, королевич,

сапожник, портной, —

говори поскорей,

кто ты будешь такой!