Ода на смерть оборотня

По волосам пробежала искра. На поляне вдруг светло, будто утренник. Запахло дождём. Как тогда, в моей избе. Поднимаю голову: над костром появился радужный шар.

Сам с яблоко, а внутри вихри. Затем всё шире, вот уже с пенёк. Оттуда выглядывает лысый череп с зубами. А глаза-то, глаза! По шее ожерельем: одни вращаются, другие подмигивают, иные моргают.

Лучик, молодой дуралей, прыгнул между мной и черепом. Шерсть торчком. Рычит, клацает пустоту.

Череп в дыре улыбнулся. Лучик взвизгнул, хвост поджал, вжался в землю брюхом.

Я встала, нож в руку, уперлась ногами.

– Кто таков?

– Λοιπόν, τι είναι? Тень? Όπου Σκιά? – Раздалось как из бочки. – Άσε με να δω!

Вытягивается тощая рука, разжимает корявые пальцы и роняет свёрток.

– Σκιά, τα λέμε!

Тут же дыра уменьшается. С котёл, затем с яблоко… Цыплёнок отмер, с криком «Стой! Дай порошка, ковбой!» рванул к нему. С усилием втиснул голову, толстое брюшко, повертел пушистым задом и провалился.

Хлопнуло и снова темно.

Цыплёнка нет. Лучик глухо рычит. Шарашка поддел веткой свёрток и рассматривает.

– Не трожь! – вдруг в нём вредное колдовство? Но не опасностью пахнет, а мирной чужеродной магией. Да это свиток, какими волхвы балуются. Разворачиваю – в глазах запестрело от незнакомых закорючек. И так и сяк повертела, прошептала: «Откройся!» – не помогает.

Да ну тебя, пустышка! Швыряю прочь.

Почему костёр и деревья будто в дымке? Почему свербит в глазу и щеке вдруг мокро? Неужто слезы? Какие глупости! У полудниц нет ни сердца, ни жалости.

Ещё и глупый филин разугукался.

– Всё, ухожу. – Еще не хватало, чтоб леший и Лучик увидели мою слабину. – Мара Моревна, небось, глаза проглядела, ожидаючи. Прощайте.

Поворачиваюсь к лесу. Шальной медведь рванул сквозь кусты прочь.

Вдруг появился Цыплёнок. В воздухе снова свет, по волосам искры, потом дыра, оттуда протискивается мешок и знакомый голос командует:

– Прекратить слезоразлив! Тень жив!

– Цыплёнок, ты в дыре разум потерял?

– Харон и Миклеку-тьфу-тси… по загробным сусекам поскребли: оборотня нет среди мёртвых. – Рванул в избу, из-под мешка только лапки торчат. Я, как околдованная, двинулась следом. – Тень живой, не за чертой. Мой волчок не дурачок!

Из мешка посыпались странные вещи.

Мне сунул верёвку с блестящим кругляшом.

– Концы в уши вставь! Кольцо приложи к оборотню груди, заклинание тверди: дышите-не дышите.

– Чушь!

– Колдовской обряд из мира, откуда я его стащ… взял. Делай, что велено.

– Притащил лучше бы знахаря!

Цыплёнок посмотрел голубыми плошками и пробормотал:

– Всякий мнит себя героем, видя бой со стороны.

Лучик скулит, рвётся в избу. Леший к кругляшке ветви тянет. Нет, уж я сама: давай свою безделицу!

Дальше-больше: Цыплёнок поручил Лучику облизывать оборотню рот и нос, а Шарашке (чудно!) шатать грудь. Командует: вдавил-выдавил-нажал-отпустил. Да сил не жалеть! Шибче! Крепче! Чтоб рёбра трещали!

Потом рыжик совсем заблажил: воткнул в руку оборотня иглу со шнуром и зельем в бычьем пузыре. И ещё одну.

Ерунда какая! злыденьсмыслица! Что за обряд? Каким сумасбродным придуман колдуном? Помышляю колесо бросить, но в ушах: тук!

– Что визжишь, блаженная? – Теперь Цыплёнок вколол в бедро Тени прозрачную соломинку с… живой водой?

– Там стукнуло.

– А то! Лечим –  не калечим! Поднажмем!

И мы поднажали! Шарашка шатает, Лучик облизывает, я колдую: дышите-недышите-дышите-недышите.

В ушах снова: «тук!».

 Тук! Тук!

Лучик как завизжит:

– Живой!

Тень застонал, на губах надулся и лопнул пузырь. Вот так странный обряд и зелье в соломинках!

Я лешему уткнулась в деревянную грудь и рассмеялась. Шарашка гладит по плечу, я хохочу. Хохочу, а слёзы катятся по щекам. Текут и текут без моего желания, сами по себе.

Волосы пустились в змеиную пляску.

Цыплёнок колотит оборотня по щеке, зовёт по имени.

Лучик визжит, котёл своротил с лавки.

Медведь рыкает под окном.

*****

У избы леший Шарашка удерживает лето. Ромашки из последних сил белеют, кусты зеленеют, трава не жухнет. Над избой горят тёплые звёзды. Всё также ухает филин.

Но уже кричат птичьи клинья, солнце ниже и реже. Ветер приносит квёлые листья и дождливый дух. Медведь в берлогу убрёл.

Тень сидит у костра, замотанный, как человеческий младенец. Глаза уже восстановились; цвет светлого меда, взглянет – увязнешь. Только против меня эти штуки бесполезны.

Тень уткнулся в свиток черепа из дыры:

– От Харона послание. Славный дядька, в драке первый. Собаковод, душевоз, любитель чарки и лучший поэт подземного мира.

Вот, послушай:

«Ода на смерть оборотня»

Тень! Я, Харон, друг твой, поведаю: час избавления жди.

Ты в это время, пройдя путь погибели близкой,

Прибудь уж домой, к нам, в каменный Тартар.

На берег Стикс реки, ей поклоняются боги.

Радуйся, умерший зверь! Войди! Мы тебя угостим, а потом уж,

Пищей насытившись, будешь, погибший, с бессмертным Хароном

Носиться бесплотною тенью до самых конца времён…

– Чушь! – от необычных слов свело зубы. – Ты, что ль, бесплотная тень? Чего ему надо?

– Понятно чего. Пишет: как умрёшь, перебирайся ко мне, в Тартар. Микки и Цербер ждут.

– Подождут.