Ода радости

Как-то вечером я наблюдаю сцену образцовых занятий с детьми. Вечер пятничный, с работы к дому валко бредут мужики в примятых офисных костюмах и с не в кассу спортивного вида сумками через плечо, погрызывают семки в сквере и, видно, сговариваются, как бы с толком провести это время, несмотря на выданных в нагрузку деток – двух девочек, постарше и помладше, которых мужики запускают бегать наперегонки. Стадионный круг определяется в рамках треугольной дорожки вокруг газона, один мужик командует не глядя, и девочки несутся, и младшая быстрее всех перебирает ножками, успевая к тому же на всяком пробеге внимательно разглядеть нас с Самсом, и заведомо отстает, и выигрывает наконец только потому, что старшая пожадничала и к преимуществу ног подлиннее прибавила хитроумный срез по газону, который заметил другой, посматривавший все же на деток, мужик.

Отделаться, сунуть хоть что-нибудь, отвлечь, занять, чтоб отстал, запустить круговую игру – вот момент настоящего озарения родителя, который, отбросив лукавые приемы развития, просто спасает свою задницу и несет ее чаю испить, рыбки съесть, ужин сварганить, сообразить пятницу на двоих с женой или мужем. Открытием может стать что угодно – хоть сладкий сироп нурофена в упаковке, которую уже приготовили мы с мужем, потеряв терпение от воплей малыша, мешавших нам смотреть серийку-другую «Гравити фоллз», где, по мнению подруги, в главной девичьей роли сняли меня. Серия подходила к концу, когда сироп нурофена был отменен, потому что задействован в ином амплуа: малыш, за которым мы подозревали зубные муки, завороженно щелкал крышкой с проворотом и, как ослик Иа, засовывал банку в коробку и высовывал обратно.

Вообще-то каждый вечер в этом амплуа у нас выступает сумка, которую я щедро открываю, зазывая, как торговка к выпечке: «А вот и мамины кремики!» – и выигрываю минут пятнадцать на подготовку ко сну. Под ужин вместо кремиков хорошо идут тюбики горчицы, запускаемые Самсом в ралли, как ракеты, рожденные ползать.

Две самые мои ходовые фразы вполне исчерпывают роль матери в развивающей игре: «На, разберись с этим!» (если наращивает громкость нытья) и «Че жрешь?!» (если, наоборот, подозрительно притих). После года к ним прибавляется удивленное: «И как ты это достал?» Высшая в моих устах похвала успехам Самса: «Лешик, гляди, это он сам, я его не учила!»

До родов я часто встречала совет: если хотите помочь новоиспеченной матери, помогите ей по хозяйству, а не с ребенком, но болезнь мамы перевернула приоритеты, и ей проще и нужнее всего было помочь мне, отвязав от малыша, который к тому же рос вполне самодостаточным, так что я иногда ловила себя на ревнивом поглядывании, что еще они с мамой придумали и впервые исполнили вместе, и однажды даже порадовалась бессонной ночи прорезывания зубов, благодаря которой между мной и сыном сломался лед идиллии и я из стороннего наблюдателя его игр превратилась в главное действующее лицо. Сегодня же, когда он все меньше готов тихо играть один, я чувствую, что тяжелее всего мне, как и Марфе, избрать лучшую часть: тому, что нужно переделать прежде, чем наконец поиграть с ребенком, не видно конца, и иногда кажется, я сама нахожу поводы не оставаться наедине с игровой стихией, дыхание которой не могу просчитать. Каждый мой игровой ход – топорная имитация игры по правилам, которым не подчиняется мой брезжущий ранними мыслями солярис.

Моя мама часто сожалела, что мало играла со мной. В ответ я удивлялась, смутно вспоминая, как выстраивала игрушки из огромной корзины по росту от балконной двери до комнатной, забрасывала мячи через ступеньки лесенок, придумывала имена вырезанным из журналов принцессам, рисовала карту много лет росшего со мною нездешнего мира и каждое лето писала про него многотомную сказочную сагу: зачем со мной играть? «Я же интроверт», – пробовала объяснить я, и мама вдруг страшно злилась: ей казалось, интроверт – тот, кому никто не нужен, даже мама.

Память о моем детстве и каскад развивающих фиаско с сыном подсказывают мне, что мама в игре и правда не нужна. Она не бросает мяч – она стена, благодаря которой он весело отскочит. Мама не скачет, мама стоит. Как дама в русском народном танце, про который университетская преподша по истории моды рассказывала чопорно, что в исконном варианте скачет только кавалер.

По крайней мере, пока есть чувство, что движуха – не главное, что нас объединяет. Как сказала молодая мама из Мюнхена, будем честны: мы хотим занять ребенка, чтобы спокойно позаниматься собой. Игра требует выделенного места и времени, и я часто думаю, что важнее специально заведенной игры – не воронить спонтанные, между делом и не ко времени, движняки – как, был грех, после раннего и эмоционально напряженного похода к Причастию захотелось мне дома расслабиться с обильным завтраком и новой детской полнометражкой, чтобы тут же пожалеть о том, что умилялась рисованным малышам в «Боссе-Молокососе» и пропустила момент, когда мой малышик впервые придумал гонять кольца от пирамидки, будто машинки.