Ода радости

Потому что я не знаю, где брод и где берег, потому что мне и не надо знать: к твердой почве под ногами меня доставит голубой вертолет, когда мне наконец его вышлют. Никак иначе никогда в моей жизни ничего и не было. Никак иначе, нежели на голубом вертолете, я не поступила в университет, не нашла себя, не вышла замуж, не родила. И хотя можно сказать, что я много работала в этом направлении: все детство училась без отдыха, всю юность читала и писала вместо отдыха, всю молодость неустанно правила себе мозги по клубам психологии, йоги и танцев, сообществам оппозиционеров, варганистов, писателей, волонтеров и даже, на последней волне энтузиазма за тридцать, поющих студентов МИФИ, и над наконец завязавшимися покрепче отношениями трепетно трудилась, не перепроверяя и не подгоняя мужчину, даже когда казалось, что так мы с ним никуда не доедем, а казалось так то и дело, и в беременность хорошо кушала и носилась с большой кривой палкой по холмам Шотландии – да, можно сказать, я хорошо вложилась, но что с того? Если, сколько ни три свои палочки, огонь высекается молнией с неба, проломившей свод твоей утлой пещеры? И трешь, чтобы согреться в ожидании, а еще – чтоб намозолить уши богу, который грянет, когда его достанет твоя упорная, не благословенная им и потому особенно дерзновенная в его очах возня?

Так и вселенная Самса откликнулась мне вдруг тихо и молча, когда я извелась ее звать, исплясалась. Как будто в облачном замке наконец догадались дорисовать ворота, и отомкнулось. И я нашла первый ключ.

До года и трех я понять не могла, как делать с ребенком зарядку, разучивать стихи-болтушки и стоит ли зубрить потешки к пальчиковой гимнастике, если ему все равно и он остается чистым листом, сколько ни пиши. Не включался какой-то моторчик, и вдруг зажужжало: проклюнулось подражание. Функция, без которой, оказывается, не идут ни слова, ни ложка в рот. А я как раз прослушала курс психолога Карины Рихтер и узнала, что подражание – вторая ступень развития привязанности. Когда хочется не просто обнимать маме ногами живот, а папе руками ноги, но и побыть иногда будто ими.

В переводе на Самсий это значит решительно забросить только что покорно проглатываемую кашку без сахара и молока и молотый диетический супчик и навернуть с мамой и папой сначала вчерашней курицы с картошкой из духовки – мама в ужасе, что не с пылу с жару, а также оттого, что чувствует: сейчас он объест ее на все остаточки, – потом впервые приготовленного мамой немецкого густого супа айнтопф с фасолью и мясом и наконец тупо красного борща. На борще я сломалась и решительно отказалась готовить ему спецсуп, тем более что две недели до этого он изводил меня тем, что жевал одни хлебные палочки и гнусные овсяные колечки из огромной коробки и уже наполовину состоял из их обломков и крошек, пока я не заставила мужа вынести все хрустики на работу, и он вынес часть, а оставшиеся мы поджирали из гардероба, где сделали схрон. Я названивала подругам в истерике, что у ребенка недовес, а он ничего не ест, и вняла дельному их совету добавлять в кашу сахар. Между тем пара недель хлебного подполья прошла, и у Самса обнаружился привес зубов, так что и кашу молоть я решительно отказалась.

Зато не отказала себе в удовольствии подкинуть ребенку еще один слабосоленый крекерок, за которым он потянулся не глядя, как папа, бывало, за чипсами под «Игру престолов», когда мы вдвоем, без папы, втыкаем вдруг в ролик на Ютубе. По экрану плывут рыбы-бабочки коралловых морей. До этого мы так же, как они, подвисали в голубом мареве экрана, заценивая подмерзающего дядю на Дворцовой – Шевчука в клипе про Ленинград, или арфу в концертном исполнении адажио из «Щелкунчика», или, вот привелось, мелькание белых подолов в бибисишном сериале по Джейн Остин. Нет матери счастливей, чем в моменты, когда она на миг забывает, что она мать, и радуется детской эгоистичной радостью, что родила себе человека для совместного, с прихрустыванием, потребления всего, что она любит. Пока человек удобно для себя умещается на ее коленях и подпрыгивает от каждой сушки так, как никогда – от котлет, и делит с ней наслаждение взаимным их теплом и мягкостью – и в этом телесном тепле и простецком восторге от ярких рыбок, беглых арф и ненастоящего, русского рока, к которому холоден муж-металлист, так упоительно равен ей и сердцем, и умом, что равенство это сокрушает всякую иерархию воспитания и лицемерие родительских запретов.