Ода радости

И вот, преткнувшись о стыд, я заступаю в вязкое бездорожье своих ожиданий. У Марии Степановой я когда-то прочла скептическую реплику в сторону российской национальной картины будущего, в которой предел позитива – «лишь бы не было войны». Прочла и с тех пор часто адресую ее скепсис себе. Лишь бы не – это не национальная, а моя картина с детства. Лишь бы не война, лишь бы не напали, лишь бы мама не умерла, лишь бы не в детдом, лишь бы не облажаться. Помню, как мрачно оплакивала свою непрактичность, когда, оплатив уже благодаря помощи мамы золотоосенний тур в Лондон, я вдруг одернула себя, сообразив, что, может быть, разумнее было бы на эти деньги поправить зрение.

Потом я смеялась над своей опрометчивой расчетливостью, потому что Лондон, подаренный мамой, навсегда со мной, и это бесценный ресурс благодарности к жизни, но этой зимой, заполучив гонорар, я вдруг обнаружила, что опять пытаюсь отравить себе радость. Что, как ни рвусь к азартно выбранным лотам, подозреваю, что делаю ставку не на то. Что деньги – они всегда на неведомый, но куда более достоверный, чем сейчашние прихоти, «черный день», несущий то самое «лишь бы не», в грозном свете которого всякое счастье – отчасти.

Одновременно с блаженно тянучими, как сытые потягушки в утро, когда не вставать, мыслями о том, чем я сейчас пополню свою виртуальную корзину, в голове крутятся самые страшные уравнения, в которых из дома, приятно забитого свежими, красочными, неудержимо развивающими, шикарно изданными и волшебно оформленными книгами, вычитаются то я, то муж, то ребенок. И рождается из глубины души косвенная молитва о милости: пусть эти книги ему пригодятся, пусть я буду ему их читать, а муж запоздало признавать рачительность моего выбора. «Не отнимай» – вот что хочется мысленно послать в небо, когда привалило. И в минуты высшего довольства, когда я распакую и рассую по полкам энциклопедии всего, кроме космоса и грибов, и стихи про собачек и природу, и Гриммов в шести изданиях – одно пришлось вернуть, потому что оттуда зачем-то изъяли стишок про человечка Тимпе-те, – и Андерсена в трех, и русалочку Ломаева и Архиповой, и русские сказки Кочергина, Васнецова и Мавриной, и машинки вокруг и поперек, внутри и снаружи, старинные и гигантские, и Линдгрен сказочную и про горластых детей из местечек с незапоминаемыми шведскими названиями, я чувствую такое упоительное довольство наполненностью моих закромов, что резко вспоминаю евангельскую притчу о хозяине, разломавшем старые житницы и забившем новые доверху, а потом сказавшем себе: теперь, душа моя, будь покойна, ешь, пей, веселись, не зная, что в ту же ночь душу его исхитит распорядитель небесных житниц, которые не ломают, потому что нет предела их вместительности и полноте.

В канун Рождества я совершаю волшебное путешествие на трамвайчике от Павелецкого вокзала в глубину двориков московского центра, где не найти приличного продуктового, зато на любой крыше изрядно подтеков льда, мраморных от толщины. Я еду сдавать в центральный офис «Лабиринта» дорогущих братьев Гримм, напечатанных в обидном сокращении. Офис оказывается тесным подвальчиком в арочке, к нему через безлюдные колдобины меня приводит другой безумец – мальчик, явившийся в праздники за заказом, и по пути наши навигаторы друг за другом оглашают одни и те же повороты одинаковыми машинными голосами. Потом я дней десять обрываю телефон магазина с требованием скорее вернуть мне баллы на счет, потому что чешется уже нажать на оформление нового заказа.

Я хвалю себя, когда после дня горячечных метаний решаю все же отказаться от заказанного у букиниста отдельного издания «Мороженого» Маршака: сличив, выясняю, что вариант текста в современном частичном репринте звучнее, да и упущены в нем всего две из иллюстраций Лебедева – самые стрёмные, где толстяк, наевшийся холодного, устрашающе превращается из живого существа в сугроб.

Зато неоднократно поздравляю себя с тем, что купила старенький и мягонький «Хороший день» Маршака в иллюстрациях Тризны: Самсон – выражусь на жаргоне онлайн-книголюбов – влюбился в развороты старомосковских шоссе и метро. А переиздания книг-картинок шестидесятых о машинках и кораблях Ленинграда в исполнении Виктора Бундина я назначаю своими любимыми виммельбухами.

Да и по правде, почти ни о чем из купленного не жалею. Особенно когда вдруг получаю несоразмерно слабую и все же чувствительную для моего виноватого плеча отдачу.

Вот в январе ребенок впервые сам потянулся и раскрыл тоненькую книжку простейших сказок с пошаговыми иллюстрациями Васнецова и даже рассказал папе «Колобка» в одно слово: «Ам!»

Вот муж, мельком глянув на иллюстрации в книжке, которую я спешно листаю и ультракратко пересказываю, боясь задержаться хоть на одной строке, чтобы Самс не заскучал, выражает респект: «О, хардкорная Маша и медведь!» – и я, изголодавшись по вниманию к своим подпольным триумфам, бросаю как бы между прочим: «Конечно, это ведь Устинов».