Я в сотый раз пересказываю мужу, как печь блины нас с мамой в разные периоды жизни научили три мужика. Три мужика, знавшие каждый по маленькому секрету блинной техники, без которых никак: комкуется, горит, на выброс. Одного, художника из Гусь-Хрустального, я вспоминаю всякий раз, добиваясь идеально текучей консистенции молочного теста, – это он показал, как в точности должно течь, бегло, но не пунктирно, на грани превращения молока в воду.
Я рассказываю про трех мужиков и смотрю на четвертого, который льет на сковороду мое идеальное тесто. Сметаны нет, варенье кончилось, но к блинам лучшего и не надо, чем растопленный, стекающий по рукам кусочек масла и тающие на горячем снежинки сахара.
Самс тычет в хмурое небо и говорит новое любимое слово: «Луна».
– Солнце, – поправляю я, – там сейчас солнце.
– Солнце! – с готовностью повторяет он. Хотя у него нет причины верить мне, что оно сейчас действительно – там.
У него получается: «Сёдзё!»
И муж говорит, что это по-японски – «девочка».
Фаны металла
Как говорит моя коллега, это «вин». Впервые муж горячо одобрил мою книжную добычу, которую я сама пока так и не увидела, потому что ее оставила себе почитать свекровь. Книгу про металлы (Венецкий С. И. О редких и рассеянных. Рассказы о металлах. М., Металлургия, 1980) я вообще-то заказала потому, что фигурно вырезанные «Три поросенка» стоили всего шестьдесят рублей, а в правилах этого букиниста сказано, что на заказ меньше ста одного рубля он даже не отвечает. В итоге я набрала по сотне-полторы на девятьсот и попросила свекровь сходить за заказом, благо это в нескольких домах от нее по Ленинскому проспекту. Муж сказал, что картинки не опознал, вероятно, у него было другое издание. Но что все, ведомое ему про металлы, он вовеки знает из этой любимой книги его детства.
В одной из книг этой партии я нашла гербарий. Книга про историю транспорта и, судя по дарственной надписи фломастером, была торжественно вручена в третьем классе Юленьке. Нашли что Юленьке подарить. Юленька в книге про транспорт сушила веточки.
Впрочем, вот свекровь взяла же читать про олово и железо, медь и молибден. Но это неудивительно, ведь первое, что я узнала об этой женщине, когда познакомилась с ее сыном, – она увлечена Бердяевым. Философом, чьей вечно юной и вольной мыслью болеют теперь, казалось мне, только студенты журфака.
Приходя к нам посидеть с Самсом вместо сматывающей удочки матери, свекровь неизменно оставляет большой стакан сока из свежевыжатой моркови – для сына, который забывает, и допиваю я – и кулек чего-нибудь полезного: темной муки, льняных семечек, а то вдруг и Самсу сахарную пастилу, которая ей, видимо, кажется тоже чем-то натуральным.
Свекровь любит убирать, и я застаю после нее расчищенный пол и самые непривычные компоновки игрушек в коробках, ящиках, под кроватью. Однажды она развесила за уши и хвосты мягкие игрушки – на проволоку, оставшуюся от занавески в нишевой части комнаты.
Я разглядываю этот возросший уровень игрушечных нычек и думаю, что это, пожалуй, пока единственный между нами повод к принципиальному несогласию.
Она не любит фотографироваться и каждый год напоминает сыну, чтобы не смел поздравлять ее с днем рождения, иногда крестится не в ту сторону и никогда не ест у нас дома, сколько бы времени ни пробыла.
И только от нее я слышала, как сорвавшегося с места малыша сравнили со сперматозоидом.
При жизни они с мамой не успели пообщаться. В единственный день, связавший их – на крещении Самсона, – свекрови стало душно в нашей маленькой церкви, и она вышла подышать в неизвестном направлении. А потом маме стало и вовсе не до новых контактов.
Но теперь, приглядевшись к этой единственной в нашем распоряжении бабушке, высмеивающей меня за теплолюбивость, а заодно и сына, которого растила при распахнутых окнах, но он все равно, вот видите, вырос нежным, ну прямо как его отец, о котором однажды мне вдруг удалось с ней поговорить, так что я теперь знаю о нем, кажется, больше, чем мой муж, который, сказывают, не интересовался, – приглядевшись и попривыкнув, я думаю, что они бы с моей мамой нашли общий язык.
В них обеих есть то, что не позволяет им быть пугалом старшей женщины из мифов и анекдотов.
Живой интерес не пойму даже к чему, а может, и ни к чему в особенности. Простая пытливость ума, которую я, общаясь с малышом, научилась ценить выше изощренной интеллектуальности.
Потому что это ум, которому еще столько предстоит узнать и никогда не поздно почитать детские рассказы о металлах.
Ритуал эпохи без прогулок