Читаем Ода радости полностью

Наши утра проходят под мотивчик зарядки и творожка, который я завожу, свешиваясь какой придется конечностью с кровати, и продолжаю напевать, когда перебираю рассыпанные книги, уношу недопитые стаканы с пеленальника, подсыпаю в мессенджер гыгыки и сердечки, ищу за контейнерами с игрушками так пока и не прирученный горшок. Подступает время каши – и я спохватываюсь, что творожок нетронут, а ребенок не одет толком и возится на свалке конструкторов в платьице хемуля – маечке на большого, купленной в магазине распродаж из-за принта с парой ежей, вызвавшего сложное ностальгическое чувство ввиду разной размерности ежей, похожих на малыша и маму, которую я в последние годы звала ежом. Десять раз пригрозив, что уже иду варить кашку, я мечтаю, как, может быть, наконец высунем нос погулять, но подрезает дневной сон, и кашка скормлена термосу. Весь вечер после сна я варю щи, вклинивая нарезку, терку и жарку между актами укрепления привязанности, которые могли бы быть игрой и в радость, если бы мне так не хотелось скорей отделаться от игры, чтобы скорей отделаться от готовки, чтобы наконец уделить полное внимание ребенку. Когда я наконец выдыхаю: ну, все – «се», – тут же повторяет Самс второе мамино ключевое слово, – конструктор щи собран! – и намереваюсь распростереться к сыну всей душой, в двери вдруг скребется, и Самс пулей несется обнимать папу во весь свой рост – за колени. Я говорю мужу, как рада, что он пришел, снова пропадая в смартфоне, ноуте, форуме, заметках, мессенджере, онлайн-магазине, а когда выныриваю, он говорит, что все уже рассказал, чай в заварнике остыл и ему пора сыграть бой-другой перед сном. К полуночи я застаю себя в сетованиях на то, что Самс опять порывается сбежать и натопать соседке по голове, требованиях к мужу подержать его секундочку, пока я почищу, намажу, переменю, проверю, – и, твердо решив, что уж завтра точно уложим раньше и наконец продолжим смотреть тот фильм, я валюсь в сон, успев вяло спохватиться, что забыла вклиниться щеткой Самсу в крепко сжатые зубы.

Психолог Эда Ле Шан писала, что дети бывают двух типов: кто знает, что им надо, и потому не нуждается в жестком режиме, и тех, кто не слышит себя и потому пропадет, если вовремя не построить. Эволюция наделила Самса компенсаторным механизмом, который включился на этой домашней неделе, пока болели. Говорили: раз не спит, значит, надо сильней его угулять. Но вот не гуляет совсем, а отъезжает по часам, да так четко, что и маму завел на после восьми, будто будильник, в котором я написала: «Пора укладывать!» – и только смешила мужа, когда он срабатывал на перегонах метро, в гостях и посреди вечерней беготни.

На радостях муж даже починил единственный элемент нашего ритуала засыпания – лампу из светящихся нитей, которые Самс собирает в пучок и треплет, пока я зевучим тоном зачитываю набор заученных потешек про заряницу, дрему, кота ли кота, журавлей мохноногих и маменьку за ставенкой, после чего теряю терпение, гашу лохматую лампу и хватаю Самса, успевшего только пискнуть: «Сися!»

Режим явился сам собой, как осложнение к простуде, так что в один из этих дней я в ропоте потрясаю руками за спиной мужа, бережно доставляющего Самса в кровать с ярко освещенной кухни, где тот уснул, как по часам, после восьми прямо на папином животе, не дождавшись, пока мама запустит подготовительные церемонии.

Я прочла два давно отложенных романа, и мы посмотрели первую часть второй трилогии «Звездных войн».

Режим явился, да, но ритуал для меня остался тем, что скрепляет не дни, а людей. Ритуал про общение – не про быт. Ритуал и есть сухой остаток общения, скорлупа райской птицы, остов большого пути.

Мы прожили с тобой тридцать пять лет! – топырила я на маму глаза и чувствовала, как много нарощено за эти годы плотного общения. Эволюция любви оставляет скелеты для раскопок, и сами мы ползем все неповоротливее, будто на ходу каменея, оседая в своем прошлом, не в силах шевельнуться навстречу будущему. Ритуал – дом улитки, в нем сохранно так, что не отцепишься. Через тридцать пять лет общения мы обнаруживаем, что соприкасаемся панцирями. Сквозь ритуал не пробиться: однажды найдя безопасные роли и удобный тон, мы придерживаемся игрового договора и, пока не приперло, не высовываем себя настоящих.

Ритуал и означает – распределение ролей, подбор тона. Ритуал – искусственный климат, налаженная температура контакта.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза
Зараза
Зараза

Меня зовут Андрей Гагарин — позывной «Космос».Моя младшая сестра — журналистка, она верит в правду, сует нос в чужие дела и не знает, когда вовремя остановиться. Она пропала без вести во время командировки в Сьерра-Леоне, где в очередной раз вспыхнула какая-то эпидемия.Под видом помощника популярного блогера я пробрался на последний гуманитарный рейс МЧС, чтобы пройти путем сестры, найти ее и вернуть домой.Мне не привыкать участвовать в боевых спасательных операциях, а ковид или какая другая зараза меня не остановит, но я даже предположить не мог, что попаду в эпицентр самого настоящего зомбиапокалипсиса. А против меня будут не только зомби, но и обезумевшие мародеры, туземные колдуны и мощь огромной корпорации, скрывающей свои тайны.

Алексей Филиппов , Евгений Александрович Гарцевич , Наталья Александровна Пашова , Сергей Тютюнник , Софья Владимировна Рыбкина

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Постапокалипсис / Социально-психологическая фантастика / Современная проза