Ода радости

Когда мы бросили ШРР – а заодно, временно, и бассейн, потому что в апреле несказанно потеплело и стало жаль ныкаться по раздевалкам и игровым, – я устроила развивашки дома. Накупила рисовалок, клеялок, лепилок, сознавшись мужу только в половине потраченной суммы, и правильно, потому что даже по ней он потребовал отчет, не понимая, как человек не двух еще лет может на столько налепить и накрасить. В первый же день по прибытии заказа мы сваяли экскаватор и легковой автомобиль по образцу из специальной книжки про лепку машин – Самс усердно расплющивал в черный блин заготовки-шарики для колеса и так сиял, катая, сминая, смазывая пластилиновые модельки, что я перестала терзаться совестью о растрате. По образцу из интернета мы склеили паровоз – я спешно махала загодя прикупленными детскими ножницами, приговаривая ребенку, будто любовнику: «Только не уходи!» – потому что без него процесс лишался не только смысла, но и радости. Расклеив кривоватые окна по вагонам с приблизительными пропорциями – и я напрасно уговаривала Самса мазать их клеем только с одной стороны, – мы дошли до главного. Как величайший из даров, придвинула я к нему рваный в клочья ватный диск и торжественно предложила украсить наш паровоз белым дымом.

Через полминуты Самс, рыдая, тряс ладонями, к которым крепко – после обоюдосторонних намазываний – пристали хлопковые волокна дыма.

Что может обескуражить сильнее, чем детские слезы в ответ на попытку взрослого наконец порадовать ребенка?

Что может быть здоровее, чем детские слезы в ответ на то, что ребенка совсем не порадовало?

Как хорошо, что все мои напряженные планы получают теперь корректировку на чувства – реальное и неподкупное, живое и однозначное восприятие того, что я делаю, человеком, который еще не умеет делать для галочки и радоваться напоказ.

7 мая 2019

Чужих детей не бывает

«Он опять забежал!» – с картинным возмущением призывает меня девочка детсадовского возраста в комнату, откуда Самс выволакивает коляску с зайцем. «Потому что дверь надо закрывать», – неприветливо бурчу я, досадуя, что козла пустили в огород, и значит, мы не покинем уклеенные поделками стены школы раннего развития, пока заяц не накатается, свесившись бочком. «А у нас тут воспитательница переодевается, – невпопад объясняет девочка и добавляет решающее: – Я здесь волшебница и охранник».

Чужие дети, которых, говорят, не бывает, обыгрывают школу по скорости развития маминого. На детских площадках я набиваю ранние шишки общения.

Первая встреча с чужим ребенком запомнилась мне стыдным чувством собственничества. Хотя речь шла не об игрушке. Девочка на продвинутой площадке в Бутове, куда мы заехали по рекомендации блогера Варламова, делила с Самсом меня. Мы только пришли, я оглядываюсь, выбирая, куда бы пойти с еще неуверенно ходячим ребенком, а она мельтешит, оборачивает меня к себе, требует: смотрите, как я умею, – и, сев в вертушку, просит моего мужа: раскрутите меня! Вскоре я вижу, как она просит у чужой бабушки ведерко и получает спокойный и твердый отказ. А я – урок, что не нужно накручивать себя, чтобы сказать «нет». Потом я недоумеваю, где были родители девочки, которой, стало мне очевидно, все равно было: чужая мама или ведерко, подскакивать или крутиться – лишь бы смотрели только на нее.

Подтекст вычитываю я и из почти площадной для площадки ругани малыша, охраняющего от Самса мяч. И мяч-то, главное, не свой. Как не его, а нашим был поролоновый самолетик, с которым мальчик обегал всю площадку под монотонную присказку матери, что надо ведь сначала спросить разрешения. «Не вернешь самолетик – отдам твой велосипед», – пригрозила мать, но я почувствовала, что это обещание только подзавело его в напряженной охоте за чужими игрушками. Ему нравилось, как я, играя, бегаю за нашим самолетиком в его руках. И нельзя было острее разочаровать его, нежели, отвернувшись, молча начать удаляться в сторону соседней площадки. «Эй, куда пошли?» – перебивает он свою ритуальную боевую пляску вокруг мяча, который, едва не клялся, ни за что нам не даст. Он предпочел бы теперь, кажется, отдать мяч и доиграть с этой послушно гонявшейся за ним тетей. Но меня уже всерьез проняла его агрессия – сказался опыт отвержения в детстве, когда я вроде бы не страдала от нехватки дружбы, но и никогда не чувствовала себя своей в игре самых популярных и приглашаемых.

Вот почему еще сильнее, чем ругатель с мячом, задевают меня сердито поджавшие губки девочки, когда загородили от подступившего Самса воздушный шар. А шар-то наш, это я его утащила с выборного участка, где шары раздавали во славу нового мэра, которым готовился оказаться прежний. Гримаски девочек, не пускающих в игру, – призрак моего прошлого, и как хорошо, что на детской площадке я разгадала и закрыла свой детский гештальт. Поняла вдруг, почему меня и во взрослой жизни остро интересуют проекты и площадки, куда меня могли бы позвать, но не позвали.