Одарю тебя трижды

— Так вот, заруби на носу: бег, прыжки, метание — не драка, и, представь себе, даже кулачный бой и борьба — не драка, — сказал Дино, лукаво улыбаясь. — Драка — со-овсем другая штука, пташка.

— Знаю.

— Еще бы не знать!

— Почему именно сейчас вздумалось вам ссориться, скандалить при чужестранцах, опозорили нас, стыд и позор вам!

— Какие иностранцы?

— Два путешественника, грузины.

— Откуда они?

— Есть такой народ… Жаль, языка их не знаю. Прошу прощения, грузины, но… вам нравится наш город?

Первый грузин ничего не понял, передернул плечами, повернулся к другому:

— Mi sembro che i appartamenti[2].

А второй грузин заключил:

— Vale a dire avevano i grandi temperamenti[3].

— Кто они такие? — заинтересовался приведенный в чувство Артуро.

— Путешественники, что-то зарисовывают на улице.

— А внешне похожи на нас.

— Все мы дети Адама.

— Интересно, у них такой же богатый язык, как и у нас… — сказал Александро. — Вот у нас, возьмите, к примеру, слово «целовать» — сколько еще других слов по-разному обозначают то же самое? — и обратился к путешественникам:

— Как сказать «целовать», а, грузин? — и сам поцеловал воздух.

— Beh, che vogliano… — удивился первый грузин. — Mi chiamo Hainrich, mio amigo — Dragomiro[4].

— Всего двумя словами, оказывается, — сделал вывод Александро. — А у нас, ха-а, вон сколько слов…

— Сколько все-таки?.. — спросил Дуилио.

— Сколько… Да не знаю, как только не говорят — целовать, лобзать, прикладываться, запечатлеть поцелуй, припасть к устам, чмокать, лизать…

— Обслюнявить, — подсказал Кумео.

— Фу, и где у этой Кончетины глаза были, с таким… — поморщился Александро.

Доменико осторожно ходил на цыпочках по главной комнате неказистого кирпичного домика, по той самой — полной инструментов. Сколько было их там, сколько разных… Анна-Мария ушла за покупками, ушла удрученная — покупать не умела, не могла торговаться, что просили, то и платила, только вот грошей не отличала от драхмы… Не было Анны-Марии, и Доменико, пользуясь моментом, упрямо выискивал среди инструментов примолкнувшую душу властителя звуков — неуловимого врага своего. Солнечным днем в затемненной ставнями комнате искал он ощупью, шарил рукой, но тщетно, однако чувствовал — музыка всюду была здесь, всюду царил властитель, высокомерно молчащий, таинственно… Коснулся рукой инструмента во мраке и замер в тревоге: что-то кольнуло в самое сердце, показалось — услышал сокрытое, смутное… Осторожно достал из футляра незнакомый предмет — длинный, со струнами — и приложил к нему ухо: слышалось что-то, внятное избранным, ему ж — непонятное; поколебался и тронул несмело тонкую струну… Она откликнулась слабеньким звоном. И этот звук, так неумело им извлеченный, был звуком властителя, но только прахом, всего лишь прахом у ног всесильного… А звуки, дарованные Анне-Марии, исторгались из души его, таились в безбрежной душе властителя; Анна-Мария была избранницей, высоко вознесенной, и Доменико, муж ее, своей причастностью к ней подбодренный, на миг осчастливленный звуком ничтожным, неумело, неловко трогал сокровища в главной комнате неказистого домика, в темной комнате…

— Нам следует многому учиться у древних римлян, — изрек Дуилио, такой, каким был. — Наш светлый ум и наши целеустремления вместе являются той житницей, которая должна прокормить славных каморцев… извините, славных краса-горожан, — тут Александро выразительно кашлянул. — Вот почему она в такой мере дорога, однако корм для мудрости мы должны черпать не только из личной житницы, но и из неохватной, необъятной житницы древних римлян.

— Чем черпать, не твоей ли шапкой? — съехидничал Александро.

Но Дуилио почему-то не обиделся, — наоборот, радостно согласился.

— Хотя бы, мой Александро, хотя бы…

— Ах, расскажите нам что-либо из жизни древних римлян, — умоляюще сказала тетушка Ариадна, и ее чинно поддержал сеньор Джулио. — Просим, Дуилио, расскажите, пожалуйста, мы слушаем вас.

— У одного римлянина был сокол с распростертыми крыльями, — так начал Дуилио. — Имя не имеет значения…

— Имя сокола?

— Нет римлянина. Почтенный старец много сил вкладывал в дело по уходу за соколом, и ему же принадлежит значительная заслуга в деле быстрого лёта сокола. Он весьма любил маленького изящного сокола, сокол стремительно, как орел, ловил для него перепелов, зайчат, куропаток и тысячу другой снеди, провианта. А когда сокол по причине старости утерял способность ловить вредителей, почтенный римлянин подумал: «Он мне больше не нужен. Но ухаживать за ним надо!» И назначил немощному ежедневный корм, ведь если бы другие соколы проведали о его неблагодарности, о его бессердечии, не стали бы служить ему и ловить для него съедобных вредителей. И старый римлянин поистине хорошо ухаживал за старым соколом, чтобы видели и знали молодые соколы — не дал кануть в воду заслугам престарелого сокола, в воду полноводного Тибра…

— Возвышенная история, сеньор, — отметил Винсентэ с застегнутым воротничком.

— А ваше мнение каково, Александро? — вежливо поинтересовался Дуилио.