– Наоми, ты уверена, что с тобой все в порядке? – Лицо Калеба широкое и бледное, будто полная луна. – Пожалуйста, поговори со мной.
– Все будет в порядке. Давай вернемся.
Наши отношения не закончатся на этом, это слишком мелко. Если однажды им придет конец, то только на моих условиях и под моим контролем. Я напишу об этом.
В постели тело Калеба обхватывает мое, будто запятая. Наши тела быстро перегреваются, покрываются капельками пота, но ни один из нас не разрывает объятий.
Глава седьмая
На следующее утро я лежу в постели рядом с Калебом и изучаю контуры своего тела на предмет свидетельств –
Когда я сонно забредаю на кухню, мать Калеба уже отправилась на пробежку. На холодильнике висит записка: «
– Мило с ее стороны. – Я наливаю себе кофе.
– Вообще-то я тоже написал тебе записку. – Облизывая губы (признак нервозности), он протягивает мне листы линованной бумаги. – Когда я вернусь в Нью-Йорк, мы можем поговорить об этом. Если хочешь.
Заинтригованная и напуганная содержанием, я сопротивляюсь желанию выхватить послание и накинуться на него. Дрожащей рукой поднимаю свою кружку, делаю несколько медленных глотков, опускаю кружку и, наконец, забираю записку. Засовываю его глубоко в карман.
– Спасибо. Прочитаю, когда останусь одна.
Я не хочу отказываться от имеющейся у меня власти, сообщив, что уже простила его. Раз он написал что-то, то явно знает, как вернуть меня, а мне нравится чувствовать себя заслуженным призом.
Калеб предлагает отвезти меня на вокзал в Кардиффе, но я решаю взять такси – не знаю, наказываю ли этим его или себя. Сидя на заднем сиденье машины, смотрю на проплывающие мимо зеленые поля и испытываю что-то похожее на горе, но не могу понять, о чем же я горюю. Я заранее написала об этом предательстве, но какая-то часть меня верила, что наши отношения были прочными, крепкими и нежными, может быть, даже по-семейному скучными, как это часто бывает; я надеялась, что у меня просто разыгралось мрачное, гиперактивное воображение и склонность к самосаботажу, непоколебимая вера в собственные необоснованные недостатки.
Но я больше не могу притворяться. Это все правда. Что-то не так, и…
Похоже, Оскар Уайльд был прав, когда сказал, что жизнь подражает искусству; возможно, мое единственное утешение – та странная власть, которую я теперь, кажется, получила.
Поезд прибывает в Хитроу, и уже скоро я сажусь на свой рейс, смотрю в глаза привлекательным мужчинам вокруг и думаю, могла ли я сделать лучший выбор. Но все они способны причинить мне боль, причем самыми разными способами.
Разглаживаю записку Калеба и начинаю читать: