Одержизнь

– Вы повторяетесь, – холодно отвечает подросток.

– А, ну-ну. И всё же выходи на улицу. Сестру встреть. Примчится же наверняка за вами. Девчонки вон уже все глаза проглядели, на углу торчат. Иди к ним.

– Папа!!! – вопит вдалеке Амелия. – Папа едет!!!

Канселье поворачивается, чтобы уйти, и Жиль поспешно окликает его:

– Куратор, подождите.

– Ну? – нетерпеливо бросает тот.

– Извините за поведение. Мои проблемы – это только мои проблемы.

– А, уже лучше. Что ещё скажешь?

Жиль подбирает котёнка, поправляет рюкзак за спиной, идёт к дверям.

– Если можно, я поеду в вашей машине.

Вдвоём они выходят на улицу, где на ступеньках сидит рядом с горой вещей Ксавье Ланглу. От угла по улице бегут Ронни и Амелия, маленькая подпрыгивает, вопит радостно. Мгновенья спустя в переулок, ведущий к вокзалу, въезжает электромобиль Советника Каро. Не дав машине толком остановиться, Вероника Бойер распахивает заднюю дверь, выпрыгивает, придерживая длинную лёгкую юбку, и бежит к дочери:

– Веснушка моя! Родная!

Амелия с разбегу утыкается ей в живот, обхватывает руками и приглушённо кричит:

– Мама! Ты настоящая! Ты не во сне! Мамочка, мы приехали!!!

– Как ты себя чувствуешь, крошка?

Вероника присаживается на корточки, берёт в ладони лицо девочки, вглядывается в смеющиеся карие глаза, целует.

– Мам, я больше не болею! Просто выпускаю зверюшек из земли. Меня Ронни учит. Ронни! Иди сюда! Это мама, смотри! А вон идёт папа! Папа! Привет, папа!

Вероника переходит в объятья Ксавье, а девочка уже висит на шее Бастиана, пачкая пыльными сандалиями его безупречно выглаженные чёрные брюки.

– Bien aimé[115], как же ты вытянулась, – шепчет Бастиан, целуя рыжие кудри дочери, собранные в хвост на затылке. – Я словно год тебя не видел. Здравствуй, мой колокольчик, здравствуй…

– Пап, у меня теперь есть сестрёнка Ронни. Поехали все вместе домой?

Ронни и Жиль стоят в стороне. Девочка незаметно отступает мальчишке за плечо. Услышав, как она вздыхает, Жиль оборачивается. Ронни часто-часто моргает, губы дрожат.

– Эй, не надо, – тихонько говорит ей мальчишка. – Они хорошие, слышишь? Ронни, дай руку.

Из самых глубин памяти всплывает воспоминание: он, маленький, забивается в самый тёмный угол в лабиринтах Собора, плачет тихо-тихо, боясь привлечь к себе внимание. Страшно дотрагиваться до уродливой запекшейся корки на лице, ещё страшнее думать о том, что папы и мамы больше нет, как не стало дедушки и чуть позже – бабушки. Просто кто-то сказал, что их больше нет, они умерли, ушли под Купол и никогда больше не спустятся оттуда. Жиль так мал, что не понимает произошедшего до конца, и всё, что владеет им сейчас, – дикий безотчётный ужас перед словом «никогда». Мама – никогда. Папа – никогда. Домой, где Веро, – никогда… Жуткое невидимое «никогда» ходит за ним по пятам, выглядывает из каждого угла, прячется в глубине доброго взгляда отца Ксавье, изматывает попытками найти в новом доме знакомые вещи, ощутить привычные запахи. «Никогда» он видел в зеркале – и просыпался по ночам, срывая голос, надрываясь от плача. Тянул руки в темноту, ища родное, надёжное, прежнее, – и его касалось лишь холодное беспощадное «никогда».

Сколько же любви и света пришлось вложить в искалеченного сироту отцу Ксавье, чтобы загнать «никогда» в самые дальние уголки памяти… И с какой лёгкостью оно сегодня вернулось обратно.

Акеми – никогда.

– Джиль? – окликает Ронни шёпотом. – Ты больно?..

Он видит её с трудом. Мир вокруг расплывается, плавится.

– Всё в порядке. О’кей, да. – Собственный голос звучит отвратительно фальшиво и надтреснуто. – Сейчас домой… Нет. Ронни, слушай. Я говорю не то… чёрт. Я хочу сказать… Я тебя понимаю.

– Я знаю мало слов. Но я feel… чувствую. Спасибо. Ты помогать… и мне не так плохо.

Ладонь у неё холодная и влажная от волнения. Но глаза уже сухие. «Умница, – хочет сказать Жиль, но слова не идут. – Потерпи – станет легче и светлее. Ты жива – и это главное…»

«Мама – никогда», – читается в девчонкином взгляде.

– Давайте уже по машинам, – ворчит Канселье, устав созерцать чужие поцелуи и объятья. – У одних свадьба, у других лишний ребёнок объявился, а я всё же на службе.

Жиль порывисто обнимает сестру, целует её в щёку, заставляет себя улыбнуться и садится на заднее сиденье старенькой машины начальника полиции. Ронни протягивает мальчишке рюкзак, из которого торчит кошачий хвост, и садится рядом. Ксавье, Вероника и не умолкающая ни на миг Амелия устраиваются в электромобиле Бастиана, и машины отъезжают от вокзала.

В боковом зеркале виден шлейф светло-бурой пыли, тянущийся за машинами. То и дело потряхивает: не зря Канселье ругал подвеску своей развалюхи, ох не зря. Ронни дремлет, забившись в угол сиденья и обняв себя за острые плечи. Котёнок греется в пятне солнечного света на её коленях. Жиль задумчиво смотрит в окно на улицы города.