Одержизнь

– Я хорошо знаю Артюса Канселье. К сожалению, он пристрастен. Честен, но слишком часто вкладывает в свои поступки личное отношение. И именно это волей-неволей искажает восприятие фактов. Он заставил тебя мучиться чувством вины, Акеми. Он решил, что года в одиночной камере для тебя мало, – и вывалил на тебя своё мнение как истину. Так?

– Я был там, – отвечает на его вопрос Жиль. – И всё слышал. Учитель, если бы я был старше… если бы у меня было право – я бы его ударил. Потому что так унижать Акеми перед всей группой – это мерзость.

– А ему это и нужно было. Настроить других так, чтобы они сделали остальное за него. Сорси, вижу, охотно втянулась в эту травлю. Возможно, я ошибаюсь, но думаю, не одна она.

Акеми накрывает ладонью чашку в кармане. Держаться, не показывать, как тебе плохо, как хочется прямо сейчас на полном ходу швырнуть себя с дрезины под откос. Прав отец Ксавье, прав… У Канселье всё отлично получилось. Она, Акеми, порочная, ненужная тварь, и у крыс больше прав жить в Азиле, чем у неё.

– Эй, – нежно окликает Жиль. – Ну эй же…

Она поднимает голову, распрямляет сгорбленную спину. Смотрит в любящие и такие тёплые голубые глаза мальчишки. Вспоминает солнечные блики под потолком камеры. Голос, зовущий её по имени издалека. Крупное красно-жёлтое яблоко в алюминиевой миске, принесённое охранником. Через неделю – кисть винограда. Тёплую кофту цвета песка на морском берегу, которую ей передали в день рождения. И понимает, что скорее швырнёт под откос кого-то другого, чем позволит себе отказаться от права быть рядом с Жилем. С её Жилем.

Ксавье Ланглу кивает, заметив, как меняется взгляд девушки.

– А вот и другая сторона ситуации, Акеми. Ты знаешь, кто подал прошение о твоём освобождении?

– Нам сказали, что Бастиан Каро.

– Да, это правда. Точнее, её часть. – Он умолкает, подбирая слова. – Есть ещё кое-что, о чём не знал Канселье. Но знаю я. Акеми, за тебя просил клан. И Мицуко Адати – от лица клана.

– Откуда вы… – изумлённо начинает девушка и смолкает.

– Оттуда, – усмехается Ксавье. – Оттуда же, откуда японский язык, которым немного владеет Жиль, которого я обучал. В свою очередь я учился владеть мечом у… Неважно у кого. Это был великий человек, который всегда оставался в тени. Даже ты вряд ли его знаешь, Акеми. Важнее сейчас другое. Как бы тебе ни пытались вдолбить чувство вины и собственной ничтожности – это ложь. Ты нужна. Прежде всего Жилю. Даже не представляешь насколько. Молчи. Дослушай. Ты спросила, чем можешь быть полезной группе? Теперь отвечу: живи. Дыши. Улыбайся. И никому не позволяй валять тебя в грязи. Умей прощать, но…

– После того как дашь в морду, – мрачно перебивает Жиль – и хихикает.

– Бестолочь, – качает головой Ксавье, старясь не улыбаться. – Такую речь мне испортил!

Акеми кивает, тая в глазах радость, протягивает руку Жилю. Тот бережно пожимает её тонкие пальцы, в очередной раз встряхивает головой, обдавая всех дождевыми брызгами. Амелия что-то бурчит во сне, покрепче обнимает тряпичную Миу-Мию. Ей тепло, уютно и снится, как папа поднимает её высоко-высоко к ветвям дерева, на котором растут и яблоки, и абрикосы, и конфетки в сахаре…

До Валанса они добираются к шести вечера. Дождь из ливня превращается в монотонную серую морось, сырость проникает под одежду, заставляет путешественников ёжиться и хлюпать носами. Жиль мучается головной болью, снова простреливают шрамы на лице и плече. Он помогает разобрать вещи, разжигает огонь под «походной кухней», уходит в угол, где не так ощущается сырость, ложится на горку спальников, прикладывает ладонь к горящей щеке и закрывает глаза.

Сорси перестаёт стучать ножом по разделочной доске, на которой режет картошку, тянется, зевая, и комментирует:

– Заездила мальца шальная ведьма. Совести у неё ни капли.

– Где ведьма? – оживляется грустная голодная Амелия.

Она сидит посреди того, что было когда-то залом ожидания, на корточках и складывает друг на друга осколки стекла. Чтобы башня не падала, девочка подпирает её кусками пластика от разбросанных повсюду кресел.

– Ведьма наша попёрлась с мужчинами за водой, – отвечает Сорси, высыпая на ладонь сушёные овощи и травы из мешочка. – А тебе хватит в грязи возиться, иди сюда. Отец Ксавье кому руки вымыл вот совсем недавно?

– Мне, – вздыхает Амелия. – Вонючей водой. Сказал, что, раз я порезала руки об траву, их надо полечить. Мадемуазель Сорси, а почему тут всё поломано и разбито? В Ниме же не было так…

– А это, малышка, потому что люди здесь оказались более напуганными, чем в Ниме, – отрывается от изучения карты железнодорожных развязок Фортен. – Видишь рисунки на стенах?

Амелия присматривается.

– Вон, – показывает пальцем она. – Звезда смотрит в трубу, да?

– Нет, – качает головой Фортен. – Это не звезда в трубу смотрит, а полумесяц и звезда. Это символ мусульманской религии. Видишь, он перечёркнут?

– Вижу. А почему?

– Прежде чем все люди погибли от ядовитого воздуха, здесь успела прокатиться война.

Амелия хмурится. Подбирает ещё один крупный пыльный осколок, смотрит сквозь него на рисунок.