Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Художественный рынок современного Парижа принадлежит шайке разудалых дельцов, прошлое которых формировалось в неопрятных коридорах биржи. Наблюдаются небывалый ажиотаж, безудержная спекуляция. Точь-в-точь, как на бирже. Та же атмосфера, те же традиции и те же приемы. Совершенно ясно, что художнику отель «Друо» ничего не дает и дать не может. В выигрыше могут быть только одни «хозяева скаковой лошади».

Что может, например, выиграть от этой спекуляции Анри Руссо, умерший лет 16 тому назад в нищете и безвестности? Помню, как в 1912 году на его посмертной выставке еще можно было за 20–25 франков купить приличный холстик. Теперь его полотна продаются по 200 тысяч франков каждое. Кому достаются эти бешеные тысячи? Исключительно этой шайке. Или какая польза уже состарившемуся Матиссу от того, что какие-то «жирные лысины» купили его полотна по 13 тысяч франков и продали по 142 тысячи? Может быть, его имя возвысится после такой продажи? Старый Матисс в этом уже не нуждается.

Страшно видеть, как мозг и душа художника на аукционе превращаются в биржевые акции!

* * *

В Париже нет теперь так называемых маршанов-коллекционеров, любителей искусства. От них остались одни легенды.

В предреволюционные годы в создании частных коллекций у нас и за границей они играли большую роль. Конечно, маршаны трудились не бескорыстно. Но надо признать, что многие шедевры французской живописи попали к нам именно благодаря этим деловым маршанам. Они создали коллекции, украшающие наши лучшие музеи — Эрмитаж и музей имени Пушкина. Такие шедевры, как «Мадам Самари», «Купание на Сене», «Ню» Ренуара, «Бульвар де л’Опера» Писсарро, «Сбор винограда» Ван Гога, «Таитянки» Гогена, «Мороз в Понтуазе» Сислея, «Интерьер» Вюйара, «Собор в зимний день» Моне, картины Боннара и группы постимпрессионистов, серия ранних работ Матисса, «Портрет нищего еврея с мальчиком» Пикассо — могли бы быть украшением любого мирового музея. Кто из наших зрителей и художников ими не восхищался? Кому из них после посещения французского отдела Эрмитажа и музея имени Пушкина мир не казался более светлым, ярким и более богатым. Даже самые лютые враги импрессионизма и постимпрессионизма рано или поздно вынуждены были признать, что эти произведения отличаются редчайшей красотой и глубоко реалистичны. Одно из лучших объединений наших советских художников «Бубновый валет» выросло под влиянием Сезанна и Матисса. Вождь «Бубнового валета» Петр Кончаловский в частных беседах со мной откровенно говорил об этом.

Можно смело сказать, что французские коллекции в музеях Пушкина и Эрмитажа одни из лучших в мире. Такого полного собрания Сезанна, Го гена и Матисса (раннего) ни в одном музее не найти. По признанию многих иностранных искусствоведов, без знакомства с этими коллекциями невозможно изучение импрессионизма со всеми его ответвлениями.

И если второй основатель импрессионизма Эдуард Мане (первым, как известно, был Клод Моне) у нас представлен слабее других, то это вина не коллекционеров или маршанов, а рынка, где работы знаменитого импрессионистского портретиста было в то время трудно достать.

Теперешние маршаны окружены любителями искусства, которые при удобном случае не прочь им продать свои работы и подработать. Это особая разновидность людей, играющая в художественной жизни Парижа заметную роль. Назвать их маршанами нельзя. Они считают это для себя оскорбительным. Их роль — только дополнять маршановский оркестр. Первые скрипки, конечно, в руках маршанов, создающих конъюнктуру рынка и оценивающих мастерство и вдохновение художника. В руках маршанов слава и бессмертие художника. По их совету и с их помощью собиратели картин покупают так называемых «валютных» художников.

Вся деятельность отеля «Друо» и маршанов тяжело отразилась на материальном быте художников среднего уровня (о молодых и начинающих не буду говорить). Иллюстрацией ко всему сказанному может служить заметка в русских «Последних новостях», появившаяся несколько дней назад:

Самоубийство русского художника

Вчера утром, в саду Обсерватории, возле фонтана Карно, найден труп русского художника Анатолия Доросева, 24 лет, жившего в доме 13 бис, рю Тибо. Доросев пустил себе пулю в лоб. В кармане покойного найдены его бумаги, 50 франков и письмо, написанное по-русски. Доросев пишет, что жизнь ему надоела и что он не может продолжать вести нищенское существование.

1928, Париж.

За последние три месяца это второй случай самоубийства художника. Никогда еще так плохо не жилось художнику в Париже. Тысячи художников должны жить «отхожим промыслом» и ждать того счастливого дня, когда маршан обратит на них внимание. Каждый мечтает быть проданным.