Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

После завтрака Хмель повел меня в тифозный район.

— Увидишь, — сказал он, — больных и их страдания.

За скотобойней стояли одинокие небольшие убогие хаты. Мы вошли в ближайшую. Обычное жилище бедняков: стол, два табурета, старая железная кровать, мешочки на стенах, бутылочки на подоконнике, засиженная мухами пожелтевшая фотография и керосиновая лампа.

На кровати, покрытой старым лоскутным одеялом, лежал старик с лицом рембрандтовских персонажей. Хмель дружески поздоровался с ним.

— Как самочувствие, отец?

— Лучше, дорогой доктор! Спасибо за добрые слова!

Приказав мне вскипятить чайник, Хмель стал выслушивать больного.

— Буду ли я жить, доктор? — спросил старик.

— Будешь, будешь, сердце крепкое. Истощен ты очень, питаться надо. И все.

Мы напоили больного сладким чаем, дали ему принесенного белого хлеба, потом дали лекарство и, попрощавшись, пошли дальше.

Во второй избе лежала мать с девочкой. Около них озабоченно суетилась старуха. Хмель выслушал больных, дал лекарство и, отозвав старуху, сказал ей:

— Больше крепкого сладкого чая давайте. Я вам принес в пакетике сахару и чая.

— Спасибо, спасибо, дорогой доктор, — зашептала старушка.

Мы обошли около двадцати больных. Повсюду нищета, голод и страдания… Возвращаясь домой, мы долгое время шли молча. Заговорил Жорж.

— Вот ты художник, — в неожиданном порыве сказал он, — пишешь картины для народа. Все радостные, словно всюду и всегда праздник. А ты видишь, сколько страданий вокруг нас? Почему ты не показываешь страдания людей? Ведь страданий гораздо больше, чем радостей!

— Пишу, — ответил я, — но сравнительно мало. Пойми, Жорж, что у нас разные цели и стремления. Ты врач, и долг твой — облегчать страдания людей, я — художник. Мой долг — внушать людям оптимизм, радость бытия… волю к жизни… В чем-то мы сходимся — мы оба обещаем надежду… счастье…

* * *

Как-то вечером, на третий день невеселой кущевской жизни, я вышел поглядеть на людей и немного рассеяться. И вдруг страшная, символическая картина встала передо мной — я увидел эвакуацию тифозных деникинцев. На широких крестьянских санях, на соломе, укрытые измятыми шинелями, лежали тифозные. Их желтые худые с голубыми пятнами лица выражали нечеловеческие страдания… Ни одного жеста, ни одного движения. Тишина и покой. Среди них, вероятно, были и мертвецы. Страшный обоз сопровождали крестьяне в шубах и овчинных шапках. Они шагали молча и медленно.

Я простоял около получаса, а сани с больными и лошадьми будто все плыли… и плыли… Бесконечная, страшная река.

Елисаветградская газета

Через несколько дней, под утро, пришли наши. Боя не было. Была только перестрелка. Деникинцы бежали. Наши заняли город. В Елисаветграде настала нормальная мирная жизнь.

Красные вошли в субботу, а в понедельник утром я уже сидел в кабинете секретаря уездной партийной организации Иосифа Могилевского и вел с ним беседу.

— Пришел предложить вам свои услуги, — сказал я.

— Очень рад, — ответил Могилевский. — Конкретно, что вы можете предложить?

— Могу собрать при партийном комитете местных художников и организовать мастерскую, где будут делать не только большие портреты вождей, но и цветные агитплакаты.

— Я рад вашему предложению, — с сияющим лицом сказал он, — Мы очень нуждаемся в портретах и плакатах… Уездные партийные работники засыпают нас требованиями выслать агитплакаты, но у нас ничего нет… Вы пришли вовремя. — И подумав, он добавил: — Обещаю вам подыскать помещение, найти фанеру, холст, бумагу и краски. И, конечно, — улыбнулся он, — мою горячую помощь во всех делах ваших.

Я встал и протянул руку. Он ее пожал. Обнял меня и радушным жестом пригласил опять сесть. Я сел.

— У нас нет газеты, дорогой товарищ, — начал он. — Без нее жить нельзя. Хочу вам предложить взяться за редактирование газеты. — Он обо рвал себя, слегка закинул голову, шагнул ко мне и сказал: — Хотя я знаю, что вы беспартийный, но доверяя отзывам товарищей, я решил это ответственное партийное дело поручить вам.

Я заволновался.

— Приступайте к работе! Я вам помогу… Итак, за трудную нужную и благородную работу. Беретесь?

— Берусь.

— Со всей душой?

— Со всей!

— В добрый час!

Я собрал художников и предложил им срочно взяться за работу. В мастерской работали Девинов, Штейнберг, Митя Бронштейн, Феодосий Козачинский, Волынец и моя жена Мамичева. Хорошо помню, что мастерская выпустила двадцать портретов Ленина. Надо сказать, что все художники работали с подъемом. Наладив работу в мастерской, я с головой погрузился в газетное дело.

Газета называлась «Червонное село» (Красная деревня). Образцом для нашей газеты была популярная в ту пору «Московская беднота». Работа меня настолько увлекла, что я забыл о живописи. Я был редактором. Украинский отдел вел приглашенный Могилевским студент киевского института Иван Мороз, человек, всем сердцем преданный Советской власти и искренне отдававшийся газетной работе. Вспоминаю, одну из своих передовиц он назвал «Геть млявость» (Долой малодушие). Название стало для нас трудовым лозунгом.