Одесситки

Парочка, стоящая рядышком, с интересом слушала диалог между «мадам Фуфу» и юморным продавцом, на лице которого застыла усмешка. Лялечка не могла понять, почему этот тип злорадно улыбается и парочка вот смеется, может, грим размазался. Она быстро достала из сумочки зеркальце — нет, все в порядке. Откуда тогда эта толпа набежала, все смотрят, указывают на нее пальцами и хохочут.

Растолкав толпу, Лялечка пулей вылетела из магазина, дернула мужа за рукав с такой силой, что он еле удержался на ногах.

— Ляля, что случилось? Ты почему такого пунцового цвета, обидел кто?

— Ты виноват, ушел, меня бросил. Я инструмент выбираю, а этим вокруг весело, на меня пялятся, чтоб им глаза из орбит повылазили, аж шеи выворачиваются.

— Пусть выворачивают, если им не жалко свои шеи, — он ласково посмотрел на супругу, а сам думал: наверное, грубо приставал к ней какой-нибудь чудак, она этого не выносит.

Настроение у Лялечки окончательно испортилось, поднять его мог только ресторан, вот здесь ее вряд ли посмеют обидеть, своя она в ресторане, фору даст любому — только зацепи.

— Ты знаешь, у меня под ложечкой засосало, ты прав, давай заглянем в «Морской», пообедаем, как люди, там рыбу вкусно готовят, — прильнув к мужу и закатив глазки, прощебетала Лялечка.

— В следующий раз. Пошли домой, устал я, по дороге чего-нибудь купим, дома перекусим, хорошо отдохнем.

— Дома, дома... И так целыми днями дома, что я вижу кроме него? — от раздражения лицо Лялечки покрылось пятнами. — Вонючая коммуналка, в эту вонючую комнатушку не то что форте, даже пьяно не втиснешь. Боком ходишь, все время об угол стола бьешься. Посмотри — я вся в синяках.

Алексей Михайлович замедлил шаг, бегло бросил взгляд па жену, сначала хотел засмеяться, но, увидев обозленное Лялечкино лицо, только вздохнул: «Что ты несешь, дорогая, что за ерунда, кто там тебя в магазине так разыграл, пианино и фортепьяно — это одно и то же, стыдно такие вещи не знать».

— А меня этому никто не учил! — вызывающе буркнула Лялечка.

— Читала бы больше, а не валялась целыми днями и страдала от безделья, — Алексей Михайлович вспомнил старую бабушкину пословицу: «Бачылы очи, шо купувалы» и, втянув голову в плечи, понуро поплелся за женой.

 «Дядя Леша! Дядя Леша!», — от неожиданности он вздрогнул, обернулся. Лялечка тоже остановилась и замерла — на ее мужа прыгнул какой-то грязный оборванец-босяк. Позор какой, еще кто-нибудь увидит.

— Кто это? — брезгливо сжав губки, закричала Лялечка.

— Это Вовчик, нашей уборщицы Доры сынишка, — извиняющимся тоном тихо пояснил Алексей Михайлович, голос его дрожал, ладони припотели.

— Какой еще Вовчик? А ну марш отсюда, байстрюк вонючий, быстро, чтобы следа твоего не было. Понял?

Мальчишка хотел прижаться к дяде Леше, но тот от растерянности озирался но сторонам и молчат.

— Ляля, тише, что ребенок подумает?

— Какой ребенок, этот урод?

— Перестань, держи себя в руках, что с тобой?

Но Лялечку уже нельзя было остановить, говорить что-либо бесполезно. Он оглянулся, но Вовчик был уже далеко. Он бежал без оглядки, слезы текли по замызганным щечкам, он рыдал. Икота больно била внутри груди и горла. Во дворе напился холодной воды из-под крана, умыл лицо, по-взрослому высморкался. Глубоко вздохнул: предатель — и поплелся домой.

Алексей Михайлович тогда чуть не прибил жену; схватит что есть силы за грудки и толкнул в стенку дома. Он вдруг поймал себя на том, что сам бежит неведомо куда. Картинки прожитого года сменяли друг друга, пустая, никому не нужная жизнь.

Сколько он спал, не знает. Очнулся, когда его растолкала Ирен: «Чай будем нить, Алексей Михайлович, вставайте, вы всю новогоднюю ночь проспали, еще и пироги проспите». Стол для сладкого покрыли красивой, вся в цветах и золотой вышивке, скатертью. Кажется. Лялечка видела ее днями в комиссионке на Пушкинской. Отборные яблоки, груши с мандаринами лежали в огромной вазе на высокой металлической ножке с изображением Екатерины Второй. Лялечка ножкой толкнула мужа и прошептала: «Смотри — Катерина!» — «Какая Катерина? — не понял Алексей Михайлович. — «Ну царица». — «Смотри-ка, узнала...» — съехидничал про себя он. Принесли сразу несколько коробок шоколадных конфет, а когда хозяйка вынесла большой пышный пирог, оказалось, что на столе он не умещается. Его водрузили на пианино. Все передавали свои тарелочки, и Ирен раскладывала по ним большими кусками.

— Не ешь много, еще «наполеон» будет.

— А Кутузов где? Не видела?

Лялечка молчала, делая вид, что не расслышала вопроса, боялась попасть впросак. Из гостей ушли почти в девять утра. Неугомонная Лялечка устала, но не переставала жужжать мужу, как много им надо купить, сам видишь, как теперь надо жить, мы что, хуже? Все в коврах, буфет ломится от хрусталя. У нас тоже все будет, правда, заинька?