Один день что три осени

Тут Минлян обнаружил, что голос принадлежал светлячку. Светлячок летел впереди, Минлян шел за ним; они миновали одну улицу за другой; один переулок за другим; наконец, оставив позади целую вереницу улиц и переулков, оказались в западной части Ханькоу; светлячок привел Минляна к небольшому садику; тут он перелетел через изгородь, Минлян перемахнул за ним; затем светлячок подлетел ко входу в соломенную хижину, Минлян толкнул дверь; внутри еле-еле горела маленькая лампочка, прямо перед ним на стене красовался чей-то портрет – когда Минлян вырос, то узнал, что это Яньло-ван; рядом с Яньло-ваном было изображено синемордое клыкастое чудовище, пожирающее чертенка – когда Минлян вырос, то узнал, что это Чжун Куй; на столике перед изображением Яньло-вана и Чжун Куя стояла доска, на которой крепилось целое множество проколотых иглами фотографий. И среди них находилась фотография мамы Минляна. Сверху донизу ее фото было утыкано иглами. Без лишних слов Минлян вынул все иголки и снял фотографию с доски. Тут же он услышал, как, заливаясь слезами, мама, проговорила:

– Минлян, ты все-таки пришел.

Затем она добавила:

– На мне не осталось живого места, все тело горит огнем.

– Чем я могу помочь? – спросил Минлян.

– Найди какой-нибудь водоем и опусти меня в воду, мне сразу полегчает.

– Я этот район плохо знаю, куда мне идти?

Тут на подмогу снова подоспел светлячок:

– Следуй за мной.

Положив фотографию за пазуху, Минлян последовал за ним и покинул садик; светлячок летел впереди, Минлян шел за ним; они миновали одну улицу за другой; один переулок за другим; наконец, оставив позади целую вереницу улиц и переулков, вырвались на широкий простор, к самому берегу Янцзы. Река вздымалась волнами и казалась необъятной. Лунный свет отражался в ее водах, отчего над рекой было светло как днем.

– Ма, мне бросить тебя прямо в реку? – спросил Минлян.

– Бросай, – ответила Интао и добавила, – я, конечно, боюсь воды, но сейчас это единственный выход.

Тогда Минлян взял мамино фото, на котором она была в костюме Белой змейки, и бросил его прямо в реку. Кто бы мог подумать, что, едва оказавшись в воде, мама вдруг отделится от фото и предстанет в облике девицы Бай из «Легенды о Белой змейке»; теперь вместо мамы перед ним была девица Бай; замысловато играя длинными рукавами, она возвысилась над рекой и запела ту самую арию, в которой обращалась к Фахаю и Сюй Сяню. Преисполненный торжественной скорби, ее голос пронзал поднебесье. Вдруг светлячок взлетел ввысь и взорвался, рассыпавшись фейерверком разноцветных огоньков. Никто, кроме Минляна, этой картины не видел, как и не слышал никаких звуков. Между тем Минлян понял, что мама, несмотря на ее заверения, вовсе не боится воды, она лишь опасалась попасть в реку из-за множественных проколов на теле, но теперь было видно, что она оказалась в своей стихии. Тут, вспомнив, что во сне его мама что-то говорила про Яньцзинь, Минлян произнес:

– Ма, хватит петь, ты говорила, что хочешь вернуться в Яньцзинь, вот и возвращайся туда поскорей, пока тебя снова не прикололи к доске.

В этот момент накатила огромная волна, мама Минляна успела лишь крикнуть «сорок пять…», после чего тут же исчезла под водой.

Минлян так и не понял, что она хотела этим сказать, прямо на его глазах маму накрыло волной, и она пропала. В тот момент Минлян рассудил, что мама таким способом вернулась в Яньцзинь, и только в третьем классе на уроках географии, он узнал, что Яньцзинь находится на севере, а Янцзы течет на восток; если маму унесло течением реки, она никак не могла оказаться в Яньцзине.

И куда же тогда ее унесло?

Приложение. Разговор в соломенной хижине

Приколотая иглами к доске, Интао невыносимо страдала, не в силах ни жить, ни умереть. Тогда она взмолилась к Яньло-вану:

– Владыка, я признаю свою вину. Сказав, что вернусь в Яньцзинь, мне следовало сдержать слово, а я самовольно осталась в Ухане.

Яньло-ван еще не успел раскрыть рта, как в разговор, поигрывая металлической плетью, вмешался Чжун Куй:

– Во всей Поднебесной нет мест не подвластных владыке, ты думала, что, убежав в Ухань, сможешь скрыться из виду, а заодно высвободится из колеса Сансары?

– Да нет же, – соврала Интао, – у меня такого и в мыслях не было.

Сделав паузу, она продолжила:

– Владыка, вы же сами говорили, что если умерший из-за шуток возьмет и расскажет сразу пятьдесят смешных анекдотов, умещающихся в одну фразу, то вы даруете ему перерождение? Находясь в Ухане, я мало того, что приглядывала за сыном, ни минутки не расслаблялась и уже придумала пять таких анекдотов. Снимите меня отсюда, и я их вам расскажу.

Яньло-ван еще не успел раскрыть рта, как Чжун Куй заорал:

– Владыка говорил о пятидесяти анекдотах, а не о пяти; но, к счастью, у нас тут не людской, а загробный мир, и слово Владыки – закон, иначе здесь бы уже повсюду витали души безвинно погибших. Раз пять анекдотов уже придумала, осталось еще сорок пять, так и быть, оставайся и сочиняй дальше.