Один день ясного неба

Запусти два пальца в мешочек с мотыльком. Откинь голову, словно пьющая птица. Этот хруст и одновременно вдох. Горло трепещет и переливается всеми цветами радуги. Оно проникло в твои уши, в твое горло, твой нос, твои глаза.

Пропал, он вконец пропал.

С чего, по-твоему, Романза так льнет к тебе? Он этот запах тоже чует. Выходит, Романза такой красивый в мать…

Он позволил парнишке себя вдохновить, и пробудь он рядом с ним минутой больше, мог отколошматить парня так, что от его красоты и следа не осталось.

Вы оба сделаны из одного вонючего материала.

Романза, наверное, сейчас сильно злится, но мальчишки всегда злятся на отцов; кто знает, когда он спокойно сядет рядом с Интиасаром за бокалом вина и заведет разговор о радетеле? Знаешь, пап, он весь день возбухал на тебя, с чего это он так вызверился?

На земле валялись розовые грейпфруты и танжерины. Кешью сушились на пластиковой скатерти рядом с большим алтарем под открытым небом, окруженным статуями богинь полутораметрового роста, и от коралловых кирпичиков алтаря, согретых послеполуденным жарким солнцем, струилось тепло. Три длинные тощие оранжево-черные кошки растянулись на траве, как огромные полосатые насекомые, и вылизывали себе бока. Одна из них вдруг громко замурчала и сразу прекратила, словно сконфузилась.

Многие были убеждены, что сын Интиасара много лет назад удрал в другую страну — как некогда его отец, который проявил себя отчасти авантюристом, отчасти предателем. И заставил его вернуться лишь его чудесный единственный сын: позорник, неприкаянный, ложившийся в одну постель с мужчинами. Дурная кровь, говорили о нем. Проклятье богов. Никто не проголосует за человека, который не совладал с собственным сыном. Он теперь явственно увидел характерные черты Интиасара в Романзе — он так же лукаво кривил губы.

Старые деревья во дворе пялились на него и шуршали клейкими разноцветными листьями. У тебя же есть мотылек, как будто шептали они, он же так и просится в рот!

Он вымыл сандалии в бурном море, но ему все еще чудилось, что он трогал желеобразную пяту призрака. Пята еще корчилась в его ладонях, прежде чем он швырнул ее на веранду, как слизняка.

Она извивалась, когда он придавил ее подошвой, выскальзывая и подскакивая, словно зловонный глаз. Он сразу вспомнил призрака во дворе у Пушечного ядра: какой это был малорослый, беспомощный уродец. А Пушечное ядро вела себя как простая торговка дурманом. «У меня таких пят еще много», — прошептала она. С таким же успехом она могла бы сказать, что пята была…

Чистая!

Кошка подняла лапу вверх и, изогнувшись, принялась вылизывать свой зад.

Повинуясь импульсу, Завьер встал на колени перед кошками и алтарем и положил десять пальцев на край святилища. Взглянул в лицо Эхе, богини сюрпризов.

Глядя в ее пустые глаза, Завьер произнес молитву во спасение души человека, чью пяту он растоптал.

Стайка оливковых попугайчиков шуршала в листве кокосового дерева.

Вот какое было видение: два пальца засунуты в мешочек, голова откинута назад.

Но ему надо было постучать в дверь.

* * *

По ее плечам рассыпались десятки тонких серебристо-белых косичек. Такая прическа очень ей шла. Она уменьшилась ростом, а может быть, просто он вырос за несколько минут, понадобившихся, чтобы открыть ему дверь; он стоял перед ней, опустив руки и кусая нижнюю губу словно школьник. В глазу у нее красовался тяжелый рубиновый монокль, плечи прикрывала оранжевая хлопчатобумажная шаль, она начала осматривать его туловище с промежности, куда поначалу уткнулся ее взгляд, затем оглядела ноги и только потом лицо. Узнав его, она тронула ладонью щеку и улыбнулась.

— Привет, Дез’ре, — произнес он.

Она отошла на шаг, схватила его и втащила в большой, старомодно обставленный приемный зал. Сняла с его плеча сумку, привстала на цыпочки и, усмехнувшись, поцеловала в уголок рта. У нее были теплые губы. Она проделала это так естественно, что он невольно изумился ее непринужденности и охватившей его радости.

Дез’ре взглянула на потолок.

— Дом!

И зал тотчас распух, вытянулся и изверг из стены изящную вешалку. Дез’ре повесила сумку на крючок. В сумке лежал его мотылек. Интересно, подумал он, станет ли он извиваться и дрожать. Она сняла шаль, обнажив сверкавшие плечи и шею. Ее кожа была мягкая и гладкая.

— Ну что, Завьер Лоуренс Редчуз. Тебе нравится то, что ты видишь?

Он смущенно пожал плечами:

— Выглядишь хорошо.

— Сама знаю. Я спрашивала, нравится ли тебе, как я хорошо выгляжу.

Она протянула руку и потрепала его по щеке. Он позволил ей потрогать себя. Она улыбнулась и кивнула. Похоже, она была удовлетворена тем, что увидела или ощутила. У нее были белые сильные зубы.

— Завьер Редчуз, кто бы мог подумать! Иди-ка, посиди со мной.

Она отвернулась, а его охватили сомнения.