Один день ясного неба

Он упал на тюфяк рядом с ней. Трава стала гуще. Она внимательно наблюдала за ним, теребя пальцами паховые волосы. Что-то упало со стропил ей на живот. Это были резные серьги из кремовой кости и красного коралла. Старинные туземные украшения.

— Спасибо!

— Но я же ничего…

— Это мне дом подарил, потому что ты думаешь о приятном. Они очень красивые. — Она поцеловала его в лоб. — Почти такие же красивые, как и ты. Мой Завьер.

Он застонал. Он мог бы нанести ей увечья, куснуть ее слишком сильно, не в силах больше терпеть.

Она положила руку ему на грудь.

— Ты знаешь, я могу.

— Можешь что?

Ее лицо посерьезнело.

— Взять. Тебя.

Он зарылся лицом в ее плечо. Ему давно пора было избавиться от дурных привычек. Ему давно пора было позабыть о Найе. Ему давно следовало прекратить обсасывать усики мотылька, забившиеся ему под ногти. И ему следовало перестать думать об Анис. Он стал поглаживать пальцами живот Дез’ре, чтобы отвлечься от своих мыслей.

Ему пришло в голову, что он рассовывал женщин по карманам, чтобы было легче их оттуда извлечь.

От эрекции у него заболели бедра, от напряжения заломило затылок. Ему захотелось потереться о Дез’ре, но она, дразня, отодвинулась и одновременно стащила с него рубаху, с удовольствием оглядывая его живот, руки и кожу.

Он стянул штаны. Это было все равно что съесть мотылька. Раз начав, невозможно остановиться. Интересно, она еще употребляла мотыльков? Он понятия не имел.

Дез’ре втащила его на себя, и его неуверенные ладони ощутили ее горячее порывистое тело. От нее пахло бамбуком и потом, а на вкус она была кисловатая, но не противная, как анона, — и он почувствовал благодарность к ней, и даже больше, после того как она приложила палец к кончику его эрегированного члена и, выдавив капельку, слизала ее кончиком языка, после чего его способность мыслить полностью улетучилась.

— М-м-м, — протянула она, и от этого тихого сладострастного стона у него перехватило дыхание.

Она обхватила его пенис изумительными мягкими губами и вобрала в рот по самый корень. Она любила пользоваться ртом. Ее юркий язык спиралью обвился вокруг него, и он почувствовал, что она улыбалась. Когда ешь, всегда нужно улыбаться, повторяла она. Она выпустила его изо рта и оседлала, приподнялась, чтобы позволить ему войти внутрь, с досадой коротко хмыкнула, промахнувшись, попыталась еще раз, минуя препятствия, направила его нужным курсом и наконец ловко попала в цель, как будто они занимались этим только вчера. Она была мокрая, но не так обильно, как он ее запомнил. Он смотрел на орхидеи на подоконнике, чтобы не взорваться в ней слишком рано, потом прижал палец к ее клитору и немного подвинул ее тело, чтобы она смогла о него тереться.

— Как же хорошо! — прошептала Дез’ре.

У нее на лопатках блестели капельки пота; мышцы живота затрепетали, и кожа пошла складками. Струйки пота стекали по ее лбу и рукам и исчезали под мышками и в волосах; она мотала головой, и соленые капли летели во все стороны, на лице застыла умиротворенная улыбка. Она приподнималась и падала на него; ладонями он умастил ее шею пикантным ароматом вроде розмарина и подсластил волоски на ее сосках. А еще стал добавлять в нее перец, довольно долго, чтобы дать ей ощутить остроту, и этот старый трюк произвел на нее впечатление: она сжала обе его руки, рывком подняла их вверх, прижалась к ним и стала вращать бедрами плавными круговыми движениями. Секс в ее исполнении был наукой. Сливки с сахаром. Точная дозировка. И на огонь!

— Я по тебе скучала! — пробормотала она.

Он тяжело дышал. Она, застонав, обвила руками его шею. Он цепко обхватил ее бедра и стал быстро двигать ее телом.

Он ей не верил.

Через несколько минут Завьер пришел в себя, ощутив, что его тестикулы обмякли, ляжки увлажнились, ей на груди стекает слюна, а ее руки сжимают ему голову. Он давно позабыл и ее тело, и ее манеру после оргазма сонно сворачиваться калачиком и ровно дышать. Ему почудилось, что их тела внезапно вновь обрели упругость и запах тех, кем были когда-то, словно они снова помолодели. В животе зашебуршилась та же противная тревога. Старая опасливость. Как когда-то он едва сдерживался, чтобы не дать деру.

Ее взрывы ярости. Ее сволочной характер. Как-то раз, после того как она минут десять орала на Персемони, когда девушка ей возразила. Дез’ре обозвала ее мать шлюхой. Тогда Персемони щелкнула пальцами, и кипевший на плите горшок с апельсиновым мармеладом подскочил и опрокинулся Дез’ре на грудь, забрызгав платье и шею раскаленным сиропом. Все присутствовавшие оторопело замерли. Дез’ре отодрала горячую ткань от кожи, не обращая внимания на боль. После чего схватила обожженной рукой дрожавшую от ярости Персемони за подбородок. «Сегодня ты пережила свой звездный час, который уже не повторится», — сказала она. И в тот вечер все блюда готовились в честь Персемони.