Один день ясного неба

Решительно встала, руки в боки — и с чего он решил, будто она старая? Груди вздымались, голова поднята, заискрившись, она была вся объята светом. Величественная поза, презрительный взгляд.

— Ты не думай, что раз я подпустила тебя сегодня к своей пусе, ты не должен выказать мне уважение, Завьер Редчуз. — Он хотел возразить, но она подняла руку, заставив его умолкнуть. — Да-да, уважение!

Ему смертельно захотелось помочиться, от этого внезапного позыва у него скрутило промежность. Но он уже ее не боялся.

— Ты у меня дома. Ты только что вылез из моей постели, маленький ты засранец! До конца твоих дней я буду твоей наставницей!

— Ты не заслуживаешь этого имени.

Ее лицо исказила гримаса гнева.

— И кто же еще у тебя есть?

Он впился в нее взглядом.

— Не стой у меня на пути!

— Попробуй заставь меня.

— Дез’ре… — Теперь он заговорил, тщательно подбирая слова, как человек, готовый вот-вот выйти из себя. — Не мешай мне!

— Нет!

— Отойди!

— Нет!

Он впечатал кулак в стену над ее головой. Дез’ре вздрогнула. Дом застонал, и стены сдвинулись. Она явно испугалась.

— О, Завьер! Дом тебя покалечит.

— В жопу дом!

Он отвернулся, ругаясь на чем свет стоит, и застонал: рука после удара в стену разболелась. Она пошла за ним.

— Ты говоришь обо всем, что я сделала — об Энтали, Сиси, Доминике. Что с тобой такое, мальчик? Расскажи же мне.

— Отойди! — Он сжал кулаки.

— Завьер, если ты меня тронешь, дом тебя покалечит!

Как она могла такое подумать?

— Я тебя и пальцем не могу тронуть.

— Да ты только что цапнул меня, как цепной пес!

Ему стало нестерпимо стыдно. Она ухватила его за лицо, впившись ногтями в кожу.

— Это так я с тобой поступила, Завьер?

— Отойди от меня!

— Так что, говоришь, я сделала с твоей жизнью?

— Я женился не на той! — пронзительно выкрикнул он.

Она отшатнулась.

— А я тут при чем?

От захлестнувшей его ярости он стал заикаться.

— Она б-была т-такая же, как т-ты. К-контролировала к-каждый м-мой шаг, н-настаивала, з-заставляла все делать по-своему… и всякий раз по-другому… и я не м-мог… просто не м-мог принять собственного решения… я знаю, я был плохим мужем… — От волнения у него перехватило дыхание. — Я знаю… она всегда грустила… я пытался… я только…

Она обняла его. Он попытался ее оттолкнуть, но Дез’ре его не отпускала. Сцепившись, они стали бороться. Ему бы смахнуть ее с себя как назойливого москита. Он снова ее толкнул, на сей раз сильнее, но она сцепила пальцы у него на шее. Остекленевшие глаза, сжатый рот, длинные тонкие ресницы — все утонуло в складках отечной кожи лица. Пьет слишком много молока и испытывает дефицит рыбьего жира — кому-кому, как не ей, это знать. У нее закатились глаза. И она обмякла в его руках.

— Дез’ре…

Она уснула. Дуновение невнятного пьяняще приторного аромата. Его отяжелевшие, словно окаменевшие, веки сонно смежились, губы обвисли.

— Дез…

Он пытался побороть объявшую его сонливость, но сквозь корку, сковавшую мозг, врывались обрывки сновидений, клубились вокруг ног, кто-то хватал его за локти, сжимал виски. Тонкие зеленые стебли обвились вокруг их тел, сцепляя их за талию и лодыжки, прорастая между ног Дез’ре и вокруг ее шеи.

Ему снились красные физалисы.

23

Лайла отправила Анис наверх в свою спальню, чтобы там, вдали от посторонних глаз, поставить выпавшую вагину на место.

— Если понадоблюсь, зови! — подмигнув, сказала она.

Анис потрепала москитную сетку, висевшую в комнате, и снова подумала, какая же это глупость — ходить с собственной вагиной в руке, как с букетом цветов. А что другие женщины сделали со своими? Завтра будет хлопотный день, наверняка придется много работать.

Она покачала вагину на ладони: увесистая. Чего же она колеблется?

Анис вспомнила, как сегодня утром прижалась щекой к колену Тан-Тана. У нее практически не осталось воспоминаний о беременностях и об умерших детях — она их почти забыла. Ему следовало помочь ей помнить. У него, вероятно, оставались воспоминания, каких у нее не было. И она в них нуждалась.

Его молчание было непростительным.

«Не верь никому, кто пристает к тебе с вопросом: что с тобой такое?» — частенько поучала ее Ингрид. Накануне своей смерти она говорила все быстрее и быстрее, как будто ей хотелось сказать все, о чем она когда-либо думала, и поведать свои мысли подруге.

Не зная, чем заняться, Анис села на сверкающий пол борделя, положила свою вагину на тюфяк и стала ее внимательно разглядывать.

Темная, теплая, опрятная.

Она опасливо тронула одним пальцем выпуклый краешек и подивилась, какой он пухлый и пушистый, — и такой незнакомый, несмотря на то что всю жизнь ее трогала. Она мастурбировала с подросткового возраста, когда оставалась ночевать у Бонами, как только ее кузина засыпала на соседней кровати; идея же заниматься этим дома ее смущала. Однажды вечером, после того как к ним в комнату вошла тетя, чтобы потушить лампу, они с Бонами открыли друг другу свои интимные тайны. Она уже не помнила, кто осмелился признаться первым.

— Ты это делаешь?

— Да.

— Я тоже.

После этих слов ей сразу полегчало: она нормальная.