Один день ясного неба

Анис ощущала каждый квадратик своего тела. Мышцы икр напряжены, торчащие соски трутся о ткань.

— Пусть приходят! — отрезала она. И направилась к лестнице.

— Что ты делаешь? — спросила Микси. Вид у нее был перепуганный, но одновременно и расслабленный.

— Доверься мне! — Она не забыла уроков Ингрид. Она знала, как начать.

Ей хватило нескольких минут, чтобы найти под окном выброшенную вагину Лайлы — упругую и мягкую, лежавшую под кустом крокуса. Она произнесет короткое заклинание; в ее жизни это случилось бы в седьмой раз, Ингрид посоветовала ей пользоваться заклинаниями рачительно. Произнесенное могло бы помочь Лайле связать до конца свое платье, или заплести косу, или скосить участок лужайки острым мачете. Оно не смогло сдержать натиск толпы или армии. Оно едва ли заполнило бы пустую банку или, если его съесть, пустой желудок. Оно не могло навести порядок во всем доме, если бы ее попросили. Но сейчас его вполне могло хватить.

Она поднялась по лестнице, бережно неся свой маленький трофей. Собственная вагина, лежавшая в кармане, холодила бедро. А вдруг она утратит свое тепло и умрет?

— Я боюсь, наставница, — громко произнесла она.

В мареве знойного воздуха немые стены словно подернулись рябью. Она вообразила, какое веселье охватывает Ингрид: Два-три, брысь, пуся, прицепись — этого вполне достаточно! Она бы не испугалась.

Когда Ингрид умирала, она колотила кулаками по простыням и с восторгом издавала неразборчивые восклицания.

У Анис защемило в груди.

Женщины поспешно следовали ее указаниям. Рита и Лайла драили пол на веранде, стоя на коленях, и руками вытирали его насухо, рассыпая крупицы соли и хлопья сушеного зеленого перца. Все сняли набедренные обручи и сложили их в ладони Анис: обручи из красной, желтой и коричневой кожи с золотыми вставками. Микси и Лайла выволокли во двор тяжелый обеденный стол и расставили вокруг него стулья. Трудновато нападать, когда ты сел на чужое место. Анис взяла из корзины Лайлы моток белой пряжи и перекинула ее через выступ крыши, как бельевую веревку. Потом подвесила на ней рядышком две пуси губами наружу. Одну — свою, другую — Микси. А Лайлину, выброшенную, перевернула вверх тормашками и похлопала ладонью. Из нее выпали три красных муравья. После этого она приладила ее около первых двух. Ну и хватит.

Пуси напоминали ей маски.

Что бы сказали ее отец и муж, видя, как она готовится к встрече с мужчинами? Она не знала. У нее не было времени у них спрашивать, и ее беспокоило, что в голову не пришло ни одной мысли.

А у радетеля было время поинтересоваться жизнью шлюхи?

У него-то точно было. Самое запомнившееся ей свойство души Завьера была его доброта.

Его красивые усталые руки.

Обе сестры вышли к ней на веранду. Лайла надела только что довязанное платье. Платье, как рыбачья сеть, доходившее до голых щиколоток, обвило ее длинную шею, тонкую талию; оранжевое платье крупной вязки, с вкраплениями розового и персикового, инкрустированное блестящими ракушками. Ее кожа была влажная, а похожая на подсолнух голова блестела. Живот выступал полумесяцем. С него можно было слизать солнечные блики.

Лайла поглядела на болтавшуюся на веревке вереницу горделивой плоти; вытянув руку вверх, она потрогала свой рабочий инструмент и улыбнулась Анис.

— Может быть, стоило попрощаться более полезным образом.

Микси присела на перила веранды. Грудь у нее опала. Рита обняла ее за плечи.

— Я бы и свою вывесила с остальными, да она прилажена крепко-накрепко, просто чудо какое-то!

Микси кивнула.

— Надеюсь, когда все закончится, наши тоже прикрепятся не хуже. — Анис постаралась произнести эти слова как можно беззаботнее.

— Если они их не сдернут с веревки! — поправила ее Микси.

Но, разумеется, какой же мужчина осмелится оскорбить целительницу.

Какая же это глупость — думать. Ты не важна. Мужчина тиранит ребенка и бабушку, тебе известно множество несчастных женщин, которых ты встречаешь каждую неделю: с разбитыми сердцами, с разбитыми лицами, втоптанных в грязь. Все они приходят к тебе за исцелением, так что хватит твердить, будто ты ничего не знаешь. Когда мужчина ведет себя мерзко, они воспринимают это очень серьезно, как произведение искусства, а правительству на них наплевать.

Она не могла больше прислушиваться к своим страхам, иначе она бы убежала.