Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там

– Только не соленый! Ел я как-то соленого угря – одна соль, а не рыба! Я потом столько воды выпил, что чуть сам в рыбу не превратился! Да у меня до сих пор во рту солено, а вот вкуса рыбы я так и не почувствовал!

– Скажи-ка, – спокойно обращается к нему Алкестида, – неужели кто-то еще ведется на этот трюк? Будешь тут стоять и ругать товары, пока глупая продавщица не снизит цены или не сделает лично тебе скидку, чтобы ты убрался восвояси? Со мной это не пройдет. Либо покупай прямо сейчас за полную цену, либо я тебе вообще ничего не продам, клянусь Гермесом, богом торговли! Даже если кроме тебя у меня никто ничего не купит!

Алкестида и крикун испепеляют друг друга взглядами, а другие покупатели наблюдают за их противостоянием. Наконец крикун произносит как ни в чем не бывало:

– В таком случае мне вот эти два кусочка копченого угря, пожалуйста.

Алкестида мигом берет куски, но не отдает их покупателю, а улыбается:

– Ой, забыла сказать: для критиков на три обола дороже. Пошевеливайся, а не то я продам эту рыбу господину, стоящему за тобой, и еще сделаю ему скидку в полдрахмы!

Бывший критик тут же использует свой длинный язык, чтобы добавить денег. Разменные монеты в Афинах очень маленькие. Обол размером с полногтя и почти ничего не весит. Человек с кошелем словно напрашивается, чтобы его ограбили, а карманов на афинских туниках не предусмотрено. Вот и получается, что легче всего переносить мелкие монеты, спрятав их в мешочке между деснами и губами, словно предназначенном для этой цели самой природой.

Алкестида молча бросает монеты в блюдце с водой, заменяющее ей кассовый аппарат. Теперь начинается ажиотаж: покупатели толкаются, отчаянно пытаясь перебить цену. Чем меньше остается товара, тем больше за него предлагают. Как она и предсказывала, менее чем за час ей удается все распродать.

Алкестида уже сворачивает прилавок, как вдруг перед ней возникает запыхавшийся мужчина средних лет.

– Угорь! – кричит он. – Угорь еще остался? Хотя бы кусочек?..

Пусть в корзинках притащат копайских угрей,

А кругом мы толпимся, кричим, гомоним,

Рвем из рук и торгуемся. Жмутся к лоткам

Знаменитые лакомки: Морих, Телей

И Главкет. Напоследок Меланфий епридет:

Он на рынок приходит всех позже. Увы!

Все распродано. Стонет и плачет бедняк

А потом из «Медеи» протяжно вопит:

«Все погибло, погибло! И я – сирота!

Сельдереевы дети, о, где вы, о, где?..»

Аристофан. «Мир», 1005–1014

Алкестида молча трясет головой. Мужчина все не может отдышаться. Видно, что-то его задержало, и сюда он бежал сломя голову.

– Ты же узнаешь меня? Я Меланфий, автор трагедий. Меня все знают! Ты же наверняка припрятала что-то для особых клиентов… Я двойную цену заплачу!

Драматург принимается копаться в листьях сельдерея на столе Алкестиды, отчаянно пытаясь отыскать завалявшийся кусочек. Вдруг он замирает, услышав у себя за спиной чье-то хихиканье. Рядом с ним стоит и ухмыляется молодой человек, хорошо одетый, но очень бледный. Меланфий в ужасе хватается за голову.

– Аристофан, нет! Я остался без угрей, а ты расскажешь об этом всему миру? Ты же этого не сделаешь, правда? Только попробуй!..

Четвертый час дня (09:00–10:00) Приезжий спасает жизнь

Двое мужчин покидают Агору. Они увлеченно что-то обсуждают, временами прерываясь, чтобы полакомиться только что купленными яблочно-медовыми пирожными. Прохожие смотрят на них с любопытством: нетрудно понять, что младший учит чему-то старшего. Тот внимательно слушает и время от времени останавливается, силясь запомнить какие-то детали.

Многих это удивляет, потому что старший – Фек, уважаемый врач, у которого есть собственные ученики. Тот, что помладше – крепкий мужчина лет сорока пяти, – прибыл издалека. Его певучий акцент свидетельствует о том, что он родом с востока Эгейского моря (во многих восточных городах аттический греческий переродился в разнообразные диалекты. А речь жителей города Солы в Малой Азии столь изобилует ошибками, что неправильные обороты во веки веков будут называться «солецизмами»). Это Гиппократ с острова Кос, человек, который без ложной скромности признает, что он лучший в мире врач, относясь к этому званию как к простой констатации факта.