Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там

Осенью вновь похищаема ты для брачного ложа,
Ты одна – и жизнь, и смерть для людей многобедных,
Ферсефона – всегда ты несешь и всегда убиваешь.
Внемли, блаженная, из-под земли урожай посылая,
Дай процветание в мире, здоровье с целящею дланью,
Благополучную жизнь, что под тяжкую старость приходит
В царство твое, о царица, к Плутону, чья благостна сила.

Орфический гимн Персефоне[63]

Размышляя об этом, Лабр проносится по Священной дороге. Его движения легки: когда пробегаешь шесть марафонских дистанций туда и обратно, устойчивый ритм погружает организм в состояние, подобное трансу. Можно порассуждать о разных вещах, не как обычно, когда мысли еле успевают одна за другой, а спокойно и неторопливо. От разума требуется только выносливость, и гонцу полезно думать о чем угодно, кроме невозможных требований, которые он прямо сейчас предъявляет к своему телу.

До самого Кефиса простираются окрестности Афин. Вдоль дороги тянутся земельные угодья, которые охраняют собаки, – Лабру порой хочется истребить их как вид – выбегающие на дорогу и облаивающие скороходов. Всюду ячменные поля и густые рощи олив, листья которых покрыты слоем пыли. Здесь много молодых деревьев, а на сучковатых стволах старых нередко встречаются черные подпалины.

Это работа спартанцев. За время последней войны они поняли, что уничтожить оливковую рощу не так-то просто. Можно вырубить деревья, но через несколько лет из их корней прорастут новые. Выкорчевывать пни тяжело и утомительно, особенно для спартиатов, привыкших, что физическим трудом за них занимаются другие. Что до поджогов – по крайней мере, здесь не сработало и это, поскольку деревья с подпалинами вот-вот начнут плодоносить.

Но Лабру доводилось пробегать мимо этих мест и в прошлые годы, кода деревенские дома лежали в руинах, а в полях не было скота. Он своими глазами видел опустошение и горе, которые набеги спартанцев принесли простым людям Аттики. Афины – центр Афинского государства, но большинство афинян в городе не живут. Они живут в де-мах – небольших поселениях, разбросанных по Аттике. Их обитатели – как мужчины, так и женщины – каждый день покидают свои дома и работают в поле: ухаживают за плодовыми деревьями, пашут землю, пасут скот, а затем возвращаются к своим очагам и древнейшим ритуалам деревенской жизни.

Лабр и сам вырос в деревне, поэтому он намерен использовать все свое красноречие, чтобы убедить спартанскую герусию поверить Афинам. Да, Афины собрали могучий флот. Да, афинская армия больше и мощнее, чем когда-либо прежде. Но эта разрушительная сила не угрожает Пелопоннесу. Председатель буле хочет донести до геронтов, что это слова самого Никия, который заключил мир, положивший конец предыдущей войне, и всегда честно вел дела со спартанцами.

Лабр перебегает на другую сторону дороги, чтобы не столкнуться с запряженной волами повозкой, едущей в город, и вновь думает о том, почему именно ему поручили доставить это послание. Афиняне без проблем могли усадить какого-нибудь упитанного и изнеженного посла на корабль, который бы легко пересек Саронический залив и достиг порта Гитий. Оттуда рукой подать до Спарты, где посол мог бы выступить перед герусией безо всяких скороходов.

Лабру не приходит в голову, что его искренняя речь может показаться геронтам более убедительной, чем выступление любого посла. Спартанцы – народ простоватый, который весьма подозрительно относится к тому, что они называют афинской изощренностью (не то чтобы самим спартанцам не была свойственна изощренность, просто они предпочитают, чтобы она не бросалась в глаза). Политика не послушают, а вот немолодой сухощавый атлет, способный на то, что под силу не каждому спартиату, наверняка произведет на них впечатление.

…стратеги прежде всего отправили в Спарту глашатаем афинянина Фидиппида, который был скороходом… <…> …выше Тегеи ему явился бог Пан. Бог окликнул Фидиппида по имени и велел сказать афинянам, почему они так пренебрегают им, тогда как он благосклонен к афинянам… <…> …этот Фидиппид <…> на второй день прибыл в Спарту. Там он предстал перед властями и сказал вот что…

Геродот. «История», 6.105–106[64]