Один год

- Ну, уж чего, - сдался Окошкин. - Простим, что ли? Сейчас за Антроповым сбегаю, он тоже ждет не дождется. Тут еще вот что, Иван Михайлович, - добавил он шепотом, наклоняясь к Лапшину, - тут у меня по личному вопросу неприятности будут, так вы подмогите, а? Я думал, вечер свободный, договорился с ней и не пришел... В случае чего...

Пришел Антропов, сели за стол. Давясь, Ханин и Лапшин ели и закуски, и проклятую курицу соус пикан, и пирожки, и новый выпуск консервов. И водку пили, и мадеру, и пиво. А телефон все звонил - без конца. Последней позвонила Галя Бочкова:

- Иван Михайлович, дорогой наш! - заговорила она, чему-то смеясь. - Вы ж меня простите, глупую дуру, но я вас не пригласила на блинчики со шкварками. Не разобралась. Завтра форменно сделаю. Мой Бочков ругал меня и корил меня, а теперь я запьянела-а... Ой, Бочков, да не липни же! Вы скажите ему, товарищ начальник, разве ж мы молодожены? Тут люди сидят - Побужинский сидит лично...

Бочков вырвал у нее трубку и сказал все, как положено, про высокую правительственную награду и про то, что завтра Галя приглашает товарища Лапшина "форменно", а потом добавил, видимо закрывая трубку ладонью:

- Повязали, товарищ начальник, обоих. Крышка теперь Дроздову.

- Сопротивлялись?

- Нормально всё.

- Ну, будь здоров, Николай Федорович, - сказал Лапшин. - Желаю и дальше тебе, как ты заслуживаешь, всего самого лучшего.

- Надеюсь, товарищ начальник, награду оправдать...

- Давай, брат, оправдывай...

Патрикеевна, покраснев от выпитой мадеры пятнами, разливала чай. Антропов курил, думая о своем невеселом, Окошкин жаловался Ханину, как психологу человеческих душ, на поведение Ларисы. Лапшин вышел в коридор и по коммунальному, общеквартирному телефону позвонил Балашовой. Это было свинством ее будить, но он не мог иначе. Он должен был сейчас услышать ее голос, услышав, повесил трубку, улыбнулся, покачал укоризненно головой сам себе и сел в коридоре на сундук...

Парень смелый

Он еще читал газеты, когда начались утренние поздравительные звонки. "Лапшин И.М." - прочитал Иван Михайлович и почему-то пожал плечами. Вздохнув, принялся одолевать изложение речи Гитлера о том, что Австрия, Чехословакия и Мемельская область захвачены имперскими войсками как "необходимый вклад в дело мира".

Услышав по телефону голос Митрохина, Лапшин подумал: "Хитер бобер", вежливо поблагодарил за поздравление и осведомился, как насчет предложения "уйти на тару". Андрей Андреевич весело посмеялся, превращая все в шутку, потом серьезно добавил:

- Хаханьки-то хаханьки, но порохом здорово пахнет. Речь дочитал?

- Нет, читаю.

- С Польшей пакт о ненападении аннулирован. Ловко?

- Что ловко-то?

После Митрохина позвонили из пригорода, и старческий голос сказал:

- Не помните? Густав Густавович Леман, конфетчик. Не помните?

- Не помню, - сказал Лапшин.

- В девятнадцатом году вы в моей хижине отлеживались, - сказал Леман, вас тогда ранили в голень. Не помните?

- А, помню, - радостно сказал Лапшин, вспоминая домик уютного седоусого богатыря, возившегося с канарейками, вкусный кофе и булочки из картофельной кожуры...

- Мы с женой вас поздравляем, - сказал старческий голос, - и желаем вам долгой жизни.

Лапшин молчал, вспоминая молодость.

- Храбрость и доблесть мужчины всегда награждаются правительством, сказал Леман, - а вы храбрый и доблестный человек. Между прочим, эти годы тоже не прошли для меня даром. Я сделал три новых рецепта с большим успехом. Шоколадные с начинкой "Веселая лакомка", недорогой сорт, но чрезвычайно высоких вкусовых качеств. "Утеха" и специальные дорожные "Турист". Об этом было в газетах.

- Что ж, поздравляю! - сказал Лапшин. - Спасибо, что позвонили.

- До свидания, - услышал он. - Я звоню с почты, мои три минуты кончились. Большой привет вашей супруге и деткам...

Потом принесли телеграмму из Мурманска, и Лапшин опять вспомнил прошлое - перестрелку на севере, и ему почему-то стало грустно. Потом приехали три парня и девушка в красном берете с жестянкой вроде кокарды. Они привезли Лапшину торт, и парень, у которого под пальто была маечка, сказал длинную фразу, из которой Лапшин понял, что он где-то кого-то спас и при этом что-то предотвратил. Они ушли, а Лапшин так и не понял, кто они и откуда. Торт оставался на письменном столе, и Лапшину было неловко на него глядеть - словно он краденый. Подумав, Иван Михайлович разрезал все это сооружение с ягодами, цветами и вензелями на куски и каждому, кто заходил, протягивал ломоть на листке отрывного календаря. Окошкин съел два куска, потом довольно развязно позвонил куда-то по телефону и попросил Лапшина подтвердить.

- Что подтвердить?

- А вчерашнее! Где я находился, забыли? - испуганно воскликнул Василий. - Иначе знаете, что мне будет? Ни в сказке сказать, ни пером описать...

Тотчас же голос его изменился, словно это говорил не Окошкин, а крем с торта, он попросил весовую и сказал:

- Ларисенок? Это я, ага, я. Передаю трубку. Иван Михайлович вчера правительственную награду отмечал, он сам объяснит...

Злобно глядя на Окошкина, Лапшин повторял за ним: