Один год

Они помолчали, поглядели друг на друга, потом журналист подмигнул и сказал:

- А ты любопытный. Пельмени будем варить?

- Можно, - сказал Лапшин.

- У меня, брат, жена умерла, - сказал Ханин.

- Что ты говоришь, - пробормотал Лапшин.

- Приехал, а ее уже похоронили.

Он отвернулся, поглядел в стенку и помотал красивой, немного птичьей головой. Затем сказал раздраженным голосом:

- Вот и мотаюсь. А ты зачем тут?

Лапшин объяснил.

- Балашова? - сказал Ханин. - Позволь, - позволь! - И вспомнив, он обрадованно закивал и заулыбался. - Молодец девочка, - говорил Ханин, - как же, знаю! Она вовсе и не Балашова, она вовсе Баженова, кружковка. Я ее хорошо знал...

Взяв Лапшина под руку, он прошелся с ним молча до конца длинного коридора, потом, уютно посмеиваясь, стал рассказывать про Катерину Васильевну. Говорил о ней только хорошее, и Лапшину было приятно слушать, хотя он и понимал, что многое из этого хорошего относится к самому Ханину, время, о котором шла речь, было самым лучшим и самым легким в жизни Ханина. И Лапшин угадывал, что кончиться рассказ должен был непременно покойной женой Ханина - Ликой, и угадал.

- Ничего, Давид, - сказал он, - то есть не ничего, но ты держись. Езжай куда-нибудь подальше! Работай!

- И так далее, - сказал Ханин, - букет моей бабушки.

- Отчего же Лика умерла? - спросил Лапшин.

- От дифтерита, - быстро ответил Ханин, - паралич сердца.

- Вот как!

- Да, вот так! - сказал Ханин. - На Алдане было невыразимо интересно.

Лапшин посмотрел в глаза Ханину и вдруг понял, что его не следует оставлять одного - ни сегодня, ни завтра, ни вообще в эти дни, пока Ханин не улетит.

- Послушай, Давид, - сказал он, - поедем сегодня к моему крестнику вместе, а? Только об этом писать не надо. И вообще никто не знает, что он вор.

- Как же не знает? - сказал Ханин. - Все они, перекованные, потом раздирают на себе одежду и орут; я - вор, собачья лапа! Не понимаю я этого умиления...

- Так ты не поедешь? - спросил Лапшин.

- Поеду.

Со сцены донесся ружейный залп, и в коридоре запахло порохом.

- Пишешь что-нибудь? - спросил Лапшин.

- Пишу, - угрюмо сказал Ханин. - Про летчика одного жизнеописание.

- Интересно?

- Очень интересно, - сказал Ханин, - но я с ним подружился, и теперь мне трудно.

- Почему?

- Да потому! Послушай, Иван Михайлович, - заговорил Ханин, вдруг оживившись, - брось своих жлобов к черту, поедем бродяжничать! Я тебе таких прекрасных людей покажу, такие горы, озера, деревья... А? Города такие! Поедем!

- Некогда, - сказал Лапшин.

- Ну и глупо!

Лапшин улыбнулся.

- Один здешний актер выразился про меня, что я фагот, - сказал Лапшин, - и чиновник...

Он постучал в уборную к Балашовой. Она долго не узнавала Ханина, а потом обняла его за шею и поцеловала в губы и в подбородок.

- Ну, ну, - говорил он растроганным голосом, - тоже нежности. Скажи пожалуйста, в Ленинград приехала, а? Актриса?

У Балашовой сияли глаза. Она стояла перед Ханиным, смешно сложив ноги ножницами, теребила его за пуговицу пиджака и говорила:

- Я так рада, Давид, так рада! Я просто счастлива.

Ладонями она взяла его за щеки, встала на цыпочки и еще раз поцеловала в подбородок.

- Худой какой! - сказала она. - Прошли мигрени?

- Что вспомнила! - усмехнулся Ханин.

Лапшину сделалось грустно, они говорили о своем, и ему показалось, что он им мешает. Деваться было некуда, уйти - неловко. Он сел в угол на маленький диван и не узнал в зеркале свои ноги - в остроносых ботинках.

- Вы знаете, Иван Михайлович, - обернулась к нему Катерина Васильевна, - вы знаете, что для меня Ханин сделал? Он написал в большую газету о нашем кружке и в нашу городскую - еще статью. И так вышло, что меня потом отправили учиться в Москву в театральный техникум. И они с Ликой меня на вокзал провожали. А Лика где? - спросила она.

- Лика умерла, - сказал Ханин, - от дифтерита пять недель тому назад.

И, вытащив из жилетного кармана маленький портсигар, закурил.

- Я не поняла, - сказала Балашова. - Не поняла...

- Поедем, пожалуй, - предложил Лапшин. - Время позднее...

И, выходя первым, сказал:

- Я вас в машине ждать буду...

Дверь отворил сам Сдобников, и по его испуганно-счастливому лицу было видно, что он давно и тревожно ждет.

- Ну, здравствуй, Евгений! - сказал Лапшин и в первый раз в жизни подал Сдобникову свою большую, сильную руку. Женя пожал ее и, жарко покраснев, сказал картавя:

- Здравствуйте, Иван Михайлович!

Этого ему показалось мало, и он добавил:

- Рад вас приветствовать в своем доме. А также ваших товарищей.

- Ну, покажись! - говорил Лапшин. - Покажи костюмчик-то... Хорош! И плечи как полагается, с ватой... Ну, знакомься с моими, меня со своей женой познакомь и показывай, как живешь...

Он выглядел в своем штатском костюме, как в военном, и Балашовой слышался даже характерный звук поскрипывания ремней.