Один год

Ханин пригладил гребешком редкие волосы, и все они пошли по коридору в комнату. Их знакомили по очереди с чинно сидящими на кровати и на стульях вдоль стен девушками и юношами. Стариков не было, кроме одного, выглядевшего так, точно все его тело скрепляли шарниры. Лапшин не сразу понял, что Лиходей Гордеич - так его почему-то называли - совершенно пьян и держится только страшным усилием воли. Он был весь в черном, и на голове у него был аккуратный пробор, проходивший дальше макушки до самой шеи.

- Тесть мой! - сказал про него Женя. - Маруси папаша!

Маруся была полногрудая, тонконогая, немного косенькая женщина, и держалась она так, точно до сих пор еще беременна, руками вперед. Она подала Лапшину руку дощечкой и сказала:

- Сдобникова. Садитесь, пожалуйста.

А Ханину и Балашовой сказала иначе:

- Маня. Присядьте!

В комнате играл патефон, и задушевный голос пел:

В последний раз

на смертный бой...

Гостей было человек пятнадцать, и среди них Лапшин увидел еще одного старого знакомого, "крестника" Хмелянского.

- Производственная травма, что ли? - спросил Лапшин, разглядывая огромный запудренный синяк на подбородке и щеке Хмели. - Охрана труда, где ты?

Хмеля кротко улыбнулся и ничего не ответил. Но тут же решил, что Иван Михайлович может подумать, что он, Хмеля, пьянствует и дерется. Эта мысль испугала его, и он сказал, что упал в подворотне своего дома, поскользнувшись и подвернув ногу.

- Хромаю даже! - добавил Хмелянский.

- Жмакина давно не встречал? - спросил Иван Михайлович, словно о знакомом инженере, или токаре, или бухгалтере. Спросил походя, легко, без нажима и, услышав, что давно, кивнул головой, словно иного ответа не ждал. Потом задумчиво произнес: - Заявился он, по Ленинграду ходит. А мне побеседовать с ним надо, очень надо...

Потом смотрели сдобниковскую дочку. Маруся подняла ее высоко, и все стали говорить, как и полагается в таких случаях, что дочка "удивительный ребенок", "красоточка", что вообще она вылитый папаша, а глазки у нее мамашины. Веселый морячок Зайцев даже нашел, что ручки у девочки "дедушкины". Наконец наступила пауза, про дочку сказали всё. Тогда патефон заиграл "Кавалерийский марш", - это была старая, дореволюционная граммофонная пластинка, и все сели за стол. Лапшина посадили рядом с Балашовой, а Ханина и Хмелянского, как знакомых Ивана Михайловича, напротив. Женя сел слева от Лапшина и налил ему водки.

- Пьешь? - спросил Лапшин.

- Исключительно по торжественным случаям, - горячо сказал Женя. - Надо, чтобы все чин чинарем было. Закусочка, семейный круг. Конечно, тут тоже такое дело, надо глаз да глаз иметь, чтобы мещанство не засосало, тут правильно Маяковский подмечал...

- Ну, мещанство тебе не опасно! - со значением сказал Лапшин. - Ты не такой человек. Буфет давно купил?

- Нынче. Исключительно удачно приобрел. Богатая вещь, верно?

- Верно, вещь богатая.

- И замки хорошие, любительской работы, - с азартом добавил Женя и густо покраснел под внимательно-лукавым взглядом Лапшина. - А что?

- Да ничего! - усмехнулся Иван Михайлович. - Это ведь ты про замки заговорил, а не я...

В эти мгновения оба они вспомнили одно "дельце" Сдобникова вот как раз с таким "богатым" буфетом.

- Ну ладно, товарищ Сдобников, - чокаясь с Женей, сказал Лапшин, будем здоровы и благополучны.

- Будем! - твердо глядя в глаза Лапшину, ответил Сдобников. - И вы на меня надейтесь, Иван Михайлович!

После третьей рюмки он поднялся, постучал черенком вилки по салатнице и потребовал тишины.

- Я поднимаю эту рюмку с большим чувством за своего бывшего командира, начальника, за товарища Лапшина Ивана Михайловича и хочу его заверить, как члена партии большевиков, от имени всей нашей молодежи, что если случится война и какой-либо зарвавшийся сволочь, я извиняюсь, империалист нападет на нашу советскую Родину, то мы все встанем на защиту наших завоеваний и как один отразим удары всех и всяческих наемников. За Ивана Михайловича, ура!

Прокричали "ура", выпили еще. Хмелянский вытер слезы под очками.

- Вы что? - спросил у него Ханин. - Перебрали?

- Есть маленько. Я вообще-то нервный! - сказал Хмелянский. - И сегодня неприятности имел.

- Ну, тогда за ваше здоровье! - произнес Ханин. - Чтобы кончились все неприятности у всех людей навсегда.

Было много вкусной еды - пирогов, запеканок, заливного, форшмаков, а для Лапшина и его друзей - отдельно зернистая икра. Женя ничего не ел и все подкладывал Ивану Михайловичу.

- Вы кушайте, - говорил он, - девчата сейчас жареное подадут. Наварили, напекли, всем хватит без исключения.

- Пурпуррр! - страшно крикнул Лиходей Гордеич. - Под турнюррр котурррном!

- Не безобразничайте, папаша! - попросил Сдобничков. - Очень вас убедительно прошу, соблюдайте себя.

- Он - кто? - спросила Балашова.

- Портной в цирке, - с готовностью ответил Хмелянский. - Приличный человек, хороший, а вина выпьет и начинает свои цирковые слова кричать.