Один год

Сведя таким образом концы с концами в своих сложных отношениях с Окошкиным, Жмакин надписал на конверте адрес милиции и фамилию адресата с припиской: "Лично, совершенно секретно, в собственные руки, никому не вскрывать". Прошелся на станцию, опустил письмо в ящик почтового вагона и, вернувшись, положил в боковой карман пиджака паспорт, предназначенный к переделке.

Лестница заскрипела, вошел Женя.

- Гулять ходили?

- Прогуливался.

- Теперь совсем к нам переехали?

- А чего ж.

Женьке шел четырнадцатый год. Он был в красной футболке, в синих лыжных брюках и в обрезанных валенцах. Он еще краснел и опускал глаза, но уже выставлял вперед ногу, вскидывал голову и старался смеяться ненатурально, каким-то кашляющим басом.

- Новости слышали?

- Какие еще такие новости?

- В отношении "Седова"?

- А чего там?

- "Пять часов самоотверженной борьбы со стихией!" - заголовком из газеты сказал Женька. - Там форменный кошмар был. Вблизи аварийной продуктовой палатки началось сжатие молодого льда. Торосистый вал с адским шумом приблизился к палатке и к горючему...

- Выдюжили? - перебил Жмакин.

- А как же! Пять часов аврала. Весь груз спасли и перевезли в безопасное место.

- Разве там имеются безопасные места?

- Это я так читал...

- Ну, написать всякое можно.

Женька поморгал и немножко посмеялся.

- Может, в шахматы сыграем? - погодя спросил он.

Алексей молчал, с завистью разглядывая ухоженного Женьку. Разве так жилось Жмакину в Женькины нынешние годы?

- Или в шашки сыграем? - потише спросил Женя.

- А ты уроки выучил? - удивившись на собственный вопрос, осведомился Жмакин. Или, может быть, он спросил об уроках потому, что никто ему не задавал никогда такого вопроса. - Выучил?

- Здравствуйте, - сказал Женька, - а чего я с Морозовым целый день делал?

- Чертей небось гонял, - сказал Жмакин, - хулиганил где-нибудь возле станции?

- Я не хулиганил, - покраснев, сказал Женька, - я как раз хорошо учусь.

- А может, как раз плохо?

- Нет.

- Хорошо?

- Да.

Женька опустил голову. Он был явно обижен.

- Пионер?

- Да.

- Что ж вы там, пионеры, вокруг елочки ходите, что ли? - спросил Жмакин.

- Вокруг елочки? - очень удивился Женька. - Почему вокруг елочки?

- А чего ж вам больше делать?

Женька даже не ответил. На секунду он вскинул голубые удивленные глаза, потом отвернулся. Потом слегка покачал головой. Еще раз взглянул на Жмакина и тихо, но раздельно и твердо сказал:

- А если вы комсомолец, то мне странно, что вы так говорите.

- Я пошутил, - серьезно сказал Жмакин.

- Раз пошутили, тогда другое дело, - повеселевшим голосом сказал Женька, - может, сыграем в шахматы?

- Сыграем! Тащи!

- А может, вниз пойдем? Там приемник.

- Ну, пойдем.

Они сели возле ревущего приемника и сразу же задумались и замолчали, как полагается всем шахматистам.

- Д-да... - порою говорил Жмакин.

- Уж, конечно, да, - отвечал Женька.

Финляндия ревела им в уши, потом захлопала дверь, пришли и хозяин, и гости, - они не слышали и не видели.

- Так, так, так, - говорил Жмакин.

- Да уж, конечно, так, так, так, - отвечал Женька.

Он раскраснелся, открытое, розовое, детски-припухлое его лицо покрылось мелкими капельками пота.

- Рокируюсь, - говорил он, раскатисто нажимая на "р".

- Рокируйся, - в тон ему отвечал Жмакин.

Только теперь он заметил и окончательно понял, что пришли гости. Они сидели за овальным столом и мирно беседовали в ожидании ужина. Дормидонтов был очень велик ростом и очень широк в плечах, и выражение лица у него, как у всех слишком уж рослых людей, казалось немного виноватым. Второй гость Алферыч - был тоже велик ростом, но как-то казался уже, складнее, проворнее. В лице у него было что-то очень деловитое, и вместе с тем казалось, он вот-вот выкинет такое коленце, что все просто-таки умрут, а он ничего не выкидывал, наоборот, держался очень серьезно и мало смеялся.

Гости молчали, говорил и смеялся один Корчмаренко. Он бил ладонью по столу, толкал кулаком в бок Алферыча, подмигивал Дормидонтову и, вытягивая шею, кричал в кухню:

- Граждане повара, каково там кушанье?

А из кухни отвечали:

- Сейчас, гости дорогие, сейчас, милые!

Жмакин поднялся, чтобы уйти к себе, но Корчмаренко его не пустил.

- Ничего, ничего, - говорил он, - оставайся. Успеешь отоспаться молодой еще. Кабы жена была, ну, дело другое.

И смеялся, сотрясая весь дом.

Жмакин тоже присел к овальному столу.

- И пить будем, - сказал Корчмаренко, - и гулять будем, а смерть придет - помирать будем. Верно, Алферыч?

Алферыч взглянул озорными глазами на Жмакина и, вздохнув, сказал:

- Не без этого, Петр Игнатьевич.

Потом Корчмаренко вынес из соседней комнаты скрипку, поколдовал над ней, отвел бороду направо и, взмахнув не без кокетства смычком, сыграл мазурку Венявского. Играл он хорошо, лицо у него сделалось вдруг печальным, большой курносый нос покраснел. Дормидонтов слушал удивленно, почти восторженно, Алферыч задумался, выдавливая ногтем на скатерти крестики. Жмакин слушал и жалел себя. Из кухни вышла Клавдия - дочь Корчмаренко раскрасневшаяся от жара плиты, миловидная, прислонилась спиной к печке, сразу же заплакала, махнула рукой и ушла.