Один год

- Эх, Клавдя, - с грустью сказал Корчмаренко, - сама мужика выгнала и сама жалеет. А мужик непутевый, дурной...

Он вдруг зарычал, как медведь, налился кровью и захохотал.

- Как она его метелкой, - давясь от смеха, говорил он, - и слева, и справа, и опять поперек. А я говорю - правильно, Клавдя! Так и выгнала!

Он вскинул скрипку к плечу, прижал ее бородою и начал играть что-то осторожное, скользящее, легкое, бросил на половине, чихнул и, угрожающе подняв скрипку над головой, пошел в кухню. Через секунду из передней донесся его уговаривающе-рокочущий бас и всхлипывания Клавдии, потом слова:

- Ну и пес с ним, коли он такой подлюга, подумаешь, невидаль...

Ужин был обильный, вкусный, веселый. Много пили. Клавдия развеселилась и сидела рядом со Жмакиным, он искоса на нее поглядывал, и каждый раз она ему робко и виновато улыбалась. Пили за хозяина, он смущался, тряс большой, всклокоченной головою и говорил каждый раз одно и то же:

- Чего ж за меня, выпьем за всех.

Говорили про завод, про техника Овсянникова, про бюро технического нормирования и про то, что всю "еремкинскую шатию" надо гнать с производства в три шеи.

- Разве ж это рабочий класс? - сердился Алферыч. - Халтурщики они, а не рабочий класс. Особо секретными замками на толкучке торгуют, это что же? Позор, стыд и срам!

Жмакин слушал внимательно: про такое он только читал в газете, прежде чем свернуть из этой самой газеты "козью ножку". Или со скукой слушал по радио. А тут пожилые люди толковали об "еремкинской шатии" как о своих кровных врагах. Кто они - эта "еремкинская шатия"? Наверное, перевыполняют нормы, и из-за них снижаются расценки? Но по ходу спора Жмакин понял, что все совсем не так. "Еремкинская шатия" позорила рабочий класс - вот в чем было дело.

- Ворье! - цедил Корчмаренко. - Расхитители времени. Из государственного материала, из дефицитного, замки строят налево. И за счет своего рабочего дня. Сажать их надо как преступников, а не чикаться и речи говорить...

Страх прошиб Жмакина. "Ворье, сажать!" О чем это? Может быть, они знают, чем он промышлял нынче? Может быть, это намек? Нет, нет, они говорили вовсе не о нем!

- Ты партийный, - сказал Дормидонтов Корчмаренко, - тебе начинать. Поставь вопрос на производственном совещании.

- Тут дело не в партийности, - сказал Корчмаренко, - при чем тут партийность? Пожалуйста - выступай!

Они заспорили.

Жмакин вдруг очень удивился, что Корчмаренко - партийный.

Пришла старуха с огромным блюдом горячих оладий и села между Жмакиным и Алферычем. Жмакин все больше пьянел. Старуха положила ему на тарелку оладий, сметаны, какой-то рыбы.

- Не могу, наелся, - говорил Жмакин и проводил по горлу, - мерси, не могу.

Но старуха отмахивалась.

Он налил ей большую стопку, чокнулся и поклонился до самого стола.

- Вашу руку, - сказал он, - бабушка! Мерси!

Он пожал ей руку и еще раз поклонился, потом выпил с Клавдией. Теперь ему казалось, что он уже давно, чуть ли не всегда живет здесь, в этом домике, участвует в таких разговорах, слушает радио, играет в шахматы.

- Позвольте, - сказал он и протянул руку с растопыренными пальцами над столом, - позвольте, я так понимаю, что вы, как новаторы производства, имеете принципиальные разногласия с отстающим элементом. Везде имеются новаторы и прочие элементы, вплоть до вредительства...

- Дурачок ты! - вздохнул Корчмаренко. - Дурачок, и уши холодные. Какое у нас вредительство? Есть шайка-лейка ворья, надо ее ликвидировать, а у нас существуют, понимаешь, предрассудки товарищества, не понимают некоторые, что хотя наш заводик и не гигант индустрии, а наш, собственный...

- Ну, хорошо, - согласился Жмакин. - А дальше?

Все они были ему врагами. Не только Лапшин, Окошкин, Побужинский, не только стрелок из охраны, не только те, у кого он срезал сумочки, но и эти, которым он ничего дурного не сделал, эти - тоже его враги, у них есть свой завод и шайка-лейка ворья, которую они хотят ликвидировать. Со страхом он огляделся и опять спросил:

- А дальше?

- Ну и все! - сказал Корчмаренко. - Ты, конечно, молодой человек, тебе не разобрать, какая еще драка идет между старым и новым. Нам, пожилым, виднее.

- Тогда - выпьем! - предложил Жмакин.

- Это - можно.

- Я беспартийный человек, - отчаянным голосом, опрокинув стопку, заговорил Жмакин, - но я понимаю. Вы - прогрессивные, вот вы кто!

Ему очень хотелось, чтобы его слушали, хотя говорить было совершенно нечего. И хотелось, как тогда, в вагоне, походить по опасному краешку, над устрашающей крутизной, над пропастью, о которой он где-то когда-то что-то читал.

- И ворье надо душить! - крикнул Жмакин. - Беспощадно! Всех, кто мешает строить новую жизнь, - к ногтю? На луну! Высшая мера социальной защиты расстрел!