Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Дело, пожалуй, даже не в выборе слов, а в их сочетании — именно поэтому язык «Гамлета» столь замысловат. Очевидно, Шекспир нарочно держит зрителя в постоянном напряжении. Для того чтобы заставить публику думать, он использует, к примеру, такую фигуру речи, как гендиадис. На самом деле она нам хорошо знакома (самые распространенные примеры — «кричать и плакать» или же шекспировское «шум и ярость»), Гендиадис (дословно — «одно через два») означает понятие, выраженное двумя лексическими единицами, отличающимися оттенками значения. Шекспир часто применяет эту фигуру в речи Гамлета. Например, когда Гамлет молит небеса о защите («Angels and ministers of grace defend us!»; I, 4; «Да охранят нас ангелы Господни»! — здесь и далее перевод М. Лозинского); когда говорит об актерах («the abstract and brief chronicles of the time»; II, 2; «они — обзор и краткие летописи века») или о самом себе («Within the book and volume of my brain»; I, 5; «И в книге мозга моего пребудет»); а также когда сетует на судьбу («а fantasy and trick of fame»; IV, 4, «ради прихоти и вздорной славы»). Чем больше вчитываешься в текст, тем сложнее кажется эта фигура. Возьмем, к примеру, выражение «Within the book and volume of my brain». Возможно, зритель и вовсе не обратит внимания на эту фразу, ведь общий смысл ее вполне понятен. Однако разве Гамлет говорит об «уме только как о книге»? Значения слов наслаиваются друг на друга, и «volume», конечно, не только «книга», но и «простор, пространство». Вязь слов запутывает нас. Мы теряемся в хитросплетениях мысли Гамлета.

Использовать гендиадис непросто — почти никто из драматургов до Шекспира или после него не прибегает к нему столь часто. Впрочем, до 1599-го этот прием не слишком интересовал и Шекспира. Однако начиная с «Генриха V» и «Как вам это понравится» драматург стал использовать гендиадис повсеместно. После «Гамлета» он появится во многих других его пьесах, включая «Отелло», «Меру за меру», «Короля Лира» и «Макбета», а затем снова исчезнет. Но нигде присутствие гендиадиса не ощущается столь явно, как в «Гамлете», — по самым скромным подсчетам, он применяется в пьесе 66 раз, то есть в каждой 60-й строке. За «Гамлетом» следует «Отелло» (28 раз). Гендиадис прекрасно отражает дух «Гамлета» — с помощью данного приема Шекспир показывает безысходность общества, стремящегося найти утраченный смысл и преумножить его; в то же самое время драматург предупреждает нас: как бы мы ни стремились скрепить распавшуюся связь времен, ничего не выйдет.

Шекспир поступил со старой версией «Гамлета» так же, как Слуги лорда-камергера с деревянным каркасом Театра, — разобрав по составляющим старый остов пьесы, он целиком собрал пьесу заново. Устаревшей трагедии мести Шекспир придал современное звучание, передав с ее помощью мысль, не дававшую ему покоя (поэтому она так глубоко укоренена в пьесе): мир изменился до неузнаваемости. Старые идеалы ушли в прошлое, а новые еще не прижились. Самый верный способ убедить в этом зрителя — заставить его сравнить двух «Гамлетов»: пусть во время нового спектакля публику неизбежно сопровождает воспоминание о старой пьесе. Вовлекаясь в сюжет, публика, вдруг осознает, что, как и Гамлет, сама пытается примирить непримиримое, связав прошлое и настоящее. Однако ей намного легче справиться с такой сложной задачей, ведь сюжет всем прекрасно знаком. Поэтому зрителю удается, не теряя нити повествования, лучше понять идеи Шекспира и прочувствовать всю глубину созданных им характеров.

Создавая новый тип драматургии, Шекспир иначе распределяет в «Гамлете» амплуа героев. Клаун больше не будет все время отвлекать на себя внимание зрителей. Неслучайно, среди «столичных трагиков» (II, 2), прибывших в Эльсинор, клауна нет — даже после ухода Кемпа из труппы Шекспир так и не забыл об их ссоре. При этом Гамлет абсолютно безосновательно нападает на клаунов, склонных к отсебятине:

А тем, кто у вас играет шутов, давайте говорить не больше, чем им полагается; потому что среди них бывают такие, которые сами начинают смеяться, чтобы рассмешить известное количество пустейших зрителей, хотя как раз в это время требуется внимание к какому-нибудь важному месту пьесы; это пошло и доказывает весьма прискорбное тщеславие у того дурака, который так делает. ( III, 2 )

Скорее всего, в этих словах Гамлета отразились личные размышления Шекспира. В «Гамлете» публика последний раз смеется вместе с клауном кемповского типа. В этой пьесе роль клауна Шекспир поделил между двумя персонажами — шутом-могильщиком (его играл Роберт Армин) и, как ни странно, самим протагонистом (Гамлета исполнял Ричард Бербедж). Словесные поединки, откровенный разговор с публикой, непристойное поведение (во время «Мышеловки» Гамлет отпускает неприличные шутки в адрес Офелии, называя себя «скоморохом»), постоянное фиглярство — все это традиционные черты комического персонажа, которыми Шекспир наделяет трагического героя.