Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Шекспира в хронике Хейворда заинтриговали совсем не скандальное предисловие или явные намеки на схожесть взглядов Ричарда II и Елизаветы, или ирландский подтекст, или заимствования из его же собственной пьесы. Шекспира заинтересовал подход Хейворда к истории, хотя мрачность его мироощущения (сродни тацитовской, как тогда полагали) и придавала его хронике старомодность и однообразие. Раньше Шекспир сам возрождал старые сюжеты, осовременивая их. Даже если в его пьесах разыгрывались сцены низложения и убийства помазанника Божьего, тем не менее никак нельзя было сказать, что Шекспир оправдывает их (кроме, разве что, свержения Тюдорами Ричарда III). Какова бы ни была собственная позиция Шекспира, до этого он не писал хроник, идеи которых явно шли вразрез с официальной точкой зрения — да иначе он и не мог бы поступить, если хотел, чтобы его пьесы ставили и печатали. Весной 1599 года он впервые задумался о том, не пришло ли время изменить негласные правила игры.

Об отношении елизаветинцев к власти мы знаем совсем немного, и то благодаря судебным процессам над теми, кто критиковал действия правительства. Поэтому нам остается лишь догадываться, какой резонанс в народе получили идеи Хейворда.

23 февраля 1599-го, к примеру, Джоан Боттинг из Чиддингстоуна в разговоре с Елизаветой Хэррис упомянула, что положение дел не улучшится, пока «богачам не перережут глотки, ведь только после этого бедные заживут на славу». Она также добавила, что «еженощно молилась Богу и просила его прибрать королеву… и помочь ее врагам». Хэррис донесла на Боттинг; после обвинительного приговора ее знакомую повесили. Через несколько месяцев Мэри Бантон из Хакина так же откровенно высказала свою точку зрения: «Мне нет никакого дела ни до королевы, ни до ее распоряжений». Согласно приговору, ее посадили в колодки, а затем высекли. В те времена даже простая женщина позволяла себе поставить под сомнение действия властей, что уж говорить о Хейворде. Неудивительно, что его сочинение королева Елизавета назвала «не иначе как подстрекательством, способным зародить в людях дерзкие и крамольные мысли».

В конце XVI века труды Тацита воспринимались как образец непредвзятого отношения к истории. Тацит, писавший в темные времена правления Нерона, знал о коварстве политиков. От историков-моралистов, склонных к нравоучениям, таких как Плутарх, его отличают радикальные республиканские идеи. Труды Тацита были вновь открыты и осмыслены только после Реформации — Европа, раздираемая противоречиями, напоминала многим читателям суровую античность, описанную Тацитом. В 1574 году великий нидерландский гуманист Юст Липсий подготовил к печати произведения Тацита, охарактеризовав их как «театр современности»; буквально через несколько лет о Таците заговорили и в Англии. Большую роль в этом сыграл сэр Филип Сидни, находившийся с Юстом Липсием в переписке. Безусловно, Сидни понимал всю опасность такого взгляда на историю, и потому просил своего младшего брата Роберта остерегаться «ядовитой порочности», с которой тот столкнется при чтении Тацита. Сидни даже отправил своего брата к Генри Сэвилу, оксфордскому филологу-классику, латинскому секретарю Елизаветы (в 1591 году он впервые опубликовал труды Тацита по-английски, посвятив издание Елизавете и познакомив широкую аудиторию с историей смутных дней Рима). Перевод Сэвила представлял тогда больший интерес для Франции, разрываемой гражданской войной, чем для Англии. Но к 1598 году, когда вышло переиздание, положение дел в Англии сильно изменилось.

Среди ревностных приверженцев Сэвила оказался эллинист Генри Кафф (типичный радикал, которого Эссекс вытащил из башни из слоновой кости и назначил своим личным секретарем). Помимо него, перевод Сэвила заинтересовал таких молодых философов, как Фрэнсис Бэкон, Уильям Кемден, Генри Уоттон, Уильям Корнуоллис и Ричард Гринвей (последний перевел остальные труды Тацита на английский язык в 1598 году (в книгу вошли также переводы Сэвила; в предисловии Гринвей льстит Эссексу, сравнивая его с римским императором Веспасианом).

Бен Джонсон полагал, что Эссекс сам сочинил предисловие к переводу Сэвила. Амбициозным приближенным Эссекса, чья карьера в конце 1590-х развивалась не так успешно, как хотелось бы, Тацит, конечно, казался большим авторитетом. Если Эссекс действительно автор предисловия, лишь он отвечает за слова о том, что, прочитав эту книгу, с легкостью можно «узреть все несчастья, обрушившиеся на растерзанную раздорами и оскудевшую страну». Тацит описывает Рим времени правления Нерона, когда монархия сильно ослабела, политические интриги процветали, а государство было расшатано изнутри. Эссексу особенно импонировало то, что в трудах Тацита политические оппозиционеры предстают людьми действия и чести (Эссекс чувствовал, что его явно не оценили по достоинству). В то время как Эссекс взял на вооружение политические и военные принципы Тацита, большинству читателей открылось новое видение истории, в котором нравоучительному подходу совершенно не осталось места.