Один Христос. Два христианства

Что до второй части этого догматического определения, утверждающей наше единосущие Христу по человечеству, то она в богословии Запада отклика не получила. Мы видели с вами, что после Тертуллиана и Августина западное богословие пошло в объяснении нашего спасения по иному пути и потому наше «единосущие» со Христом по человеческой природе ничего в их глазах не значило и не решало. Они не обратили, следовательно, никакого внимания на эту важнейшую составляющую общего для Восточной и Западной Церкви догмата и не приняли наше единосущие Христу по человечеству всерьез.

Можно поэтому сказать, что западная Церковь не признала, по сути дела, решений Халкидонского и Константинопольского Соборов, фактически отвергнув их важнейшее положение. Таким образом, на догматическом уровне произошел разрыв: Восточная и Западная Церковь утратили единство вероучения. Возникло два христианских ареала: латиноязычный Запад и грекоязычный Восток. Каждый из них начнет вырабатывать собственный богословский синтез независимо от другого, что приведет, в конце концов, к появлению двух непримиримых богословских систем. Таким образом, разрыв фактически произошел уже в Халкидоне. Экуменическими обычно считают первые семь Вселенских Соборов – на самом деле, их фактически было всего лишь три.

Принять определение о нашем единосущии Христу по человечеству всерьез означает признать, что подобно тому, как три лица Троицы составляют единое Существо в трех Лицах, так и миллиарды человеческих личностей представляют собой единое существо. Греческие отцы говорили об этом в не менее ясных выражениях, нежели я делаю это сейчас. Не случайно по аналогии с «триипостасным» Богом они называют человечество «мириипостасным». Слово «myrios» означает по-гречески «десять тысяч», но часто используется для обозначения несчетного множества – в этом же значении оно заимствовано и французским, где слово «мириады» означает бесконечно большое число. Для западных мыслителей мысль эта представляется совершенно безумной. В ней нет никакого разумного смысла. И надо признать, что в свете физики Аристотеля, да и вообще всех представлений о физической реальности, выработанных человечеством от античности до наших дней, утверждение это и впрямь бессмысленно. Поэтому богословы Запада не могли себе представить, чтобы отцы Вселенских Соборов действительно имели в виду то самое, что буквально высказано в этих формулах. Вы видели, однако, что именно они составляют костяк провозглашенного греческими отцами на этих Соборах вероучения. И что убеждение это стоит в центре не только их учения о спасении, но и всего восточного богословия во всех его разветвлениях.

Речь безусловно идет о радикальной смене перспективы, предполагающей, что мир в действительности совсем не таков, каким воспринимают его наши чувства. Перед нами мистическое видение мира и материи, которого наши мистики часто достигали на собственном опыте. Для физики Аристотеля, как и для научной, в том числе позднейшей, физики вообще, отношения причинности невозможны без физического контакта. Здесь же мы, напротив, оказываемся во вселенной, где невидимые силы действуют постоянно, на расстоянии и таинственно, но реально, дают о себе знать в нашем, чувственном мире.

Каким образом могли греческие отцы к такому мистическому видению мира прийти? Ведь физические представления, характерные для их времени, тоже всецело опирались на Аристотеля. Однако мысль их питалась и иными источниками. О своей личной духовной жизни, о своих собственных отношениях с Богом они в своих писаниях обычно умалчивают. Но все их богословские построения явно указывает на то, что такой мистический опыт у них был. Не чувствовали ли и они, подобно Св. Терезе из Лизье, что время – это всего лишь иллюзия? Мы знаем, что Св. Тереза была твердо убеждена в том, что она действительно является современницей Христа. Для нее не было никаких «будто бы». Эта современность не была для нее психологическим способом углубить свои личные отношения со Христом. Она просто поняла, что время – это лишь один из аспектов реальности, и притом наиболее поверхностный.[164] А может статься, что кто-то из «отцов» нашего богословия был удостоен видений, подобно Блаженной Джулиане из Нориджа (1342–1416), которая поняла, что наша смерть обязательно совпадет со смертью Христа и что мы все умрем на Кресте с Ним, а значит, и в Нем.

Были, возможно, между ними и те, кто прошел через опыт клинической смерти. Особенно вероятно это в отношении Оригена. Античность сохранила для нас несколько свидетельств о подобном опыте – такова история Ера из Памфилии, или история Феспесия, донесенная до нас Плутархом. Во всяком случае, мы знаем, что в средние века это явление было довольно распространено, и такие явления как видимая смерть, выход из тела, проход через галерею или встреча с покойниками, вновь обретшими молодость, неоднократно описаны в литературе того времени…[165]