Одиннадцатый цикл

Я взглянул на Нору. Она была в ночной сорочке; под тоскливого вида юбкой проступали очертания увечного тела. Каштановые волосы топорщились во все стороны зловещим нимбом, а мертвецкие глаза были уставлены в мою сторону, не подавая признаков того, что она меня узнает.

– Она не разговаривает, не шевелится, никого и ничего не воспринимает. Приходится кормить ее супом с ложки. Он стекает в глотку, и только так она не давится.

– Успели заметить, кто это сделал?

– Весь город был в церкви, – пояснил Фрэнк.

– На нее напали дома?

– Мы нашли ее в крови на лужайке в уединенном садике. – Он вдруг стиснул кулаки и, казалось, вот-вот взлетит на воздух от бешенства.

Жена это заметила и ласково взяла его за руку, затем неохотно подняла глаза на меня. Продолжать ей было стыдно.

– Ей не только отрезали конечности. Она еще была… кое в чем.

– Что?

– Над моей дочерью надругались! Ее изнасиловали прямо на улице! – полыхнул он, и в его крике слышалось тяжкое горе.

Я опять повернулся к Норе. Расспрашивать ее, как ни хотелось, было бесполезно: от моей соратницы осталась лишь выгоревшая оболочка. Негодяи нарочно дождались минуты, когда их не увидят. Ее хотели осквернить, унизить, наказать.

– Знал я, что нельзя Норе спутываться с вашим нечестивым людом! Это ее кара! Наша кара! – изрек Фрэнк.

Не слушая, я подошел к ней и на секунду понадеялся, что она повернется и заговорит, – но даже стоя вплотную, не вызвал у этого бледного подобия Норы никакого отклика.

– Я увезу ее в Клерию. – Наклонившись, я подхватил ее с кровати и едва не потерял равновесие – не из-за тяжести, а совсем наоборот: Нора оказалась совершенно невесомой.

– Через мой труп! – Фрэнк перегородил дверной проем.

– Отошел.

Мой суровый взгляд и властный вид не сдвинули его с места – хотя он и едва заметно затрепетал.

– Фрэнк, а вдруг ей помогут?

– Нет, Марта! Чтобы над ней еще больше надругались?! Осквернили черными искусствами?!

– Да наплевать мне! – Тут Марта не выдержала и разразилась горькими рыданиями.

Колени подломились, и она рухнула перед мужем, едва ли не воя, вцепилась ему в ногу.

– Умоляю, пусть ее хоть демонам, хоть проклятым Владыкам отдадут, лишь бы моя кровиночка ко мне вернулась!

В один миг чета позабыла, что у разыгравшегося представления есть зритель – я. Фрэнк нагнулся к жене.

– Обязательно вернется.

– Посмотри! Посмотри, что стало с нашей девочкой! – Она показала на Нору, которая неподвижно лежала у меня на руках и смотрела перед собой, не обнаруживая признаков сознания. Рукава и юбка повисли, как мятые занавески.

– Я заберу ее, хотите вы того или нет. – Мой голос смягчился: – Но если согласитесь, будет проще.

И вот под натиском стенающей жены и полукровки-нефилима Фрэнк капитулировал.

– Делайте что хотите. Она все равно мне больше не дочь. Забирайте ее и уходите.

Чувствовалось, что Марта хочет возразить, но утомленный стенанием муж поднял жену и увел прочь.

Шагая по заметенным мостовым Басксина, я наблюдал, как зеваки расступаются перед нами по обе стороны улицы.

Нора у меня на руках все так же хранила молчание, не издавая ни единого звука.

Снег нас припорошил. Зрелище напоминало абстрактную картину без сюжета, напоенную чистыми переживаниями.

Я – причудливое порождение с перьями на макушке и белоснежными волосами, она – убогий человек без рук и ног, в тонкой шелковой рубахе, облегающей исхудалый стан и культи, перед нами – ковровая дорожка снега, что устремлена прочь из этой юдоли страданий.

Снежинки падали свыше лепестками скорби. Толпа, это ущелье из человеческих тел, бесстрастно наблюдала за тем, как я покидаю их священный райский уголок, унося с глаз долой напоминание о боли и мучениях, которым не может быть места в здешней жизни.

Глава пятьдесят девятая Далила

Подчас слухи действительно содержат в себе долю правды. Хорошо известно, что у Клерии, помимо видимой надземной стороны, есть и скрытая подземная. Бытует гипотеза, что древние туннели и катакомбы, пронизывающие городское чрево, являются наследием какой-то утраченной цивилизации. Однако так ли это, все еще не установлено.

– «О расцвете Клерии и предпосылках к этому». Герман Фоллз

Занималась холодная зимняя заря – из тех, когда ночью сон утягивает в невообразимые глубины, откуда совсем не хочется выкарабкиваться. Поднять себя, вялую и разбитую, с кровати было трудно. Набрякшие веки не поднимались, в голове все затянуло поволокой.

Пока сестры ворочались и нежились в своих уютных коконах, я отправилась исполнить обряд.