Одиннадцатый цикл

Прежний облик Люсии, мягкий и ласковый, в мгновение ока осыпался, являя разочарованную и возмущенную старуху.

Не удостоив меня больше ни словом, она встала и удалилась по коридору.

* * *

И вновь я в смятении. Стыд за гибель троих, несмотря на упрек матери Люсии, полностью улетучился, из-за чего ненависть к себе выросла в полный рост.

Может, они просто получили по заслугам? Получили, но дело не в этом. Скорее меня просто радует, что Нора снова с нами и во многом благодаря мне. Эта мысль даровала некоторое утешение.

Какое я все-таки ничтожество.

Бесцельно блуждая по коридорам как призрак, я вдруг услышала впереди оживленный ропот. Все сновали из стороны в сторону, шепот незримыми спорами перелетал с уст на уста, искушая подойти и самой взглянуть на источник сумятицы.

Проглотив наживку, я последовала за бегущими сестрами.

– Позвольте пройти… – Я протиснулась сквозь толчею к двери сестринского дормитория.

И стоило войти, стоило увидеть, что наделало столько шума, как у меня земля ушла из-под ног.

– Нет… – сорвался с губ трепетный выдох, унося с собой очередную частичку моей души.

Прямо передо мной неподвижно висел над полом истерзанный, распотрошенный труп Ясмин. Она была раздета догола, а встрепанная копна рыжих локонов колыхалась в воздухе, словно струйки пламенеющей воды.

От ключиц поверх груди к животу тянулся стрелкой глубокий разрез. Кожа была откинута, под стать покрывалу, а внутренности обнажены. В пустых глазницах, как и у прошлых жертв, поселилась ужасающая тень.

Если само тело парило, то вырванные кишки свисали до пола, кольцами уложенные на окровавленном серебряном блюде. Казалось, Ясмин проходит обряд вознесения, превращается в полубога, которого человеческие органы только обременяют.

Одного за одним у меня отнимали друзей.

Глава семьдесят шестая Хрома

Йернун по прозванью Ярый был неудержим. Одному лишь завету он подчинялся на поле брани: гневу. Орудовал Йернун голыми кулаками, отринув оружие Кузнеца, а когда упивался битвой так, что око на груди размыкало веки, все кругом сливались с ним в торжестве погибели.

– Из Каселуды

Свыкнувшись с новой обстановкой, с отупляющим мраком темницы из железа и камня, я и представить не мог, что ко мне ворвется взмыленный Эрефиэль и подарит свободу.

Частица Семени? Олицетворение ярости?

Даже сейчас, готовясь к походу вглубь Чащи, в угодья народа, кому никогда не был и не буду родным братом, я все не мог отойти от слов Джаспера и без конца прокручивал их в голове.

Я не сын Мукто.

Хрусть.

Приблуда.

Хрусть.

Вновь и вновь тягостные мысли подкреплял звук того, как проворачивается его шея. До чего хрупка и нежна была отцовская жизнь, раз так легко просочилась сквозь пальцы. Я будто убил еще мокрого цыпленка, который едва вылупился.

Оказавшись на воле, я попросил увезти себя подальше от Вороньего города и акарского лагеря. Не могу пока что смотреть в глаза тем, с кем прожил всю жизнь.

Эрефиэль ввел меня в курс дела. Мне дан последний шанс доказать лояльность. Нефилим в меня верил и говорил с огоньком, но вот я ничего, кроме тоски и тлеющей злобы, не чувствовал.

Месяц в темнице тянулся мучительно долго. День ото дня я жил по одному распорядку, спал урывками либо не спал вовсе, изнывая от бурлящей ярости, что засасывала все глубже и глубже. Я барахтался, в отчаянии швырял себя из стороны в сторону, чувствуя, что захлебываюсь.

Посему внезапный поворот событий стал глотком свежего воздуха. Сколько лет я мечтал о том, как покину Бравнику и вручу себя в руки неукротимых и капризных диких просторов, как истинный акар. Меня метало между безудержными фантазиями и суровой правдой жизни. Ну а вдруг все-таки можно освободиться от прошлого? Начать новую жизнь среди тех, о ком грезил с малых лет?

Чем ближе был день вылазки, тем больше эта мысль вдохновляла. Да, я углублюсь в Чащу и сойдусь с кланами древности. Все-таки я хоть и наполовину, но акар и вполне могу разыскать отца… то есть Мукто.

Сглотнув стыд, я вернулся к главному: мне и впрямь ничего не мешает присоединиться к настоящим акарам и стать своим.

На короткий миг перед глазами встали мать и друзья. Я встряхнул головой, и они растаяли как дым. Дурное семя, чужой сорняк среди народа воителей – вот кем я был и уже не намерен возвращаться к той жизни. В голове не утихали слова Колота. Неужто он всегда знал, что я полукровка?

Какое теперь дело. Путь у меня один: вступить в акарскую орду.

Таков мой обет, который я скрепил тем, что, окуная нож в миску воды, выбрил череп – так, как велели традиции.

* * *