Одиннадцатый цикл

– Больной для нас – обуза, а больным он пробудет еще не одни сутки и сильно нас замедлит. А может и вообще умереть от нагрузки. Ему нужен покой. Принесем в укрытие под камнем еды и воды, чтобы он продержался до нашего возвращения или окреп и вернулся сам по себе.

Их пара умолкла. В воздухе повис немой, самый главный вопрос: готова ли Нора мне довериться?

– Я все равно пойду, – упирался Говард.

– Никуда ты не пойдешь. – Она впилась в меня глазами, взвешивая все за и против. – Останешься здесь до нашего прихода или пока не наберешься сил вернуться и отрапортовать Эрефиэлю.

Не думал, что она так быстро согласится. Говард, как видно, тоже смирился с неизбежным.

Разговор, впрочем, на том не кончился.

– Хрома, почему на передовой таких, как эта акарша, нет? И лучников? – Нора оглянулась на пленного. – Если луки есть, почему ими не пользуются?

– Не всякая древесина выдержит силу акарских мускулов. А еще и уметь создать из нее лук… Таким знанием обладает всего одно племя. Кинитари. По-байрски – «охотники».

Я посмотрел на связанного, и меня обожгла одна догадка. Быть может, я накручиваю? Однако ей находилось все больше и больше подтверждений.

– Кинитари и Масаканзи живут обособленно и стараются не иметь дел с другими кланами…

– Но сейчас они были заодно. – Нора обвела поляну протезами, как бы подталкивая к выводу, который уже сделала сама.

– Да, акары и вправду заключили союз. По-видимому, все, раз Масаканзи и Кинитари тоже к нему примкнули.

– Выходит, у врага появятся еще и лучники? – вставил Говард.

– Нет, – ответила Нора каменно-тяжелым голосом. – Наверняка уже появились.

* * *

Когда ждать нам надоело, Нора привела пленного в чувство металлической пощечиной. Тот с полурыком-полустоном разлепил веки и встряхнул головой, огляделся, скаля клыки. Едва в глазах прояснилось, великан разглядел нашу троицу и, сложив два и два, сплюнул в нас кровью. Промазал, вдобавок заплевав подбородок.

– Говори, что знаешь, – нетерпеливо начала Нора.

Акар с усмешкой прорычал в ответ на хищном, жестком акарском и поерзал в путах.

– Что говорит? – спросила она.

– Что не понимает твоего «слабого и жалкого языка».

Нора обожгла меня суровым взглядом.

– Его слова, не мои.

– Спроси, какого размера их войско.

Спросил.

– Говорит, хватит, чтобы смести вашу оборону.

– Мне нужно число.

Перевел. От его ответа сжались зубы.

– Ну? Что говорит?

Я помолчал.

– Он не будет общаться с человеческим рабом. Спрашивает, стыдно ли мне.

Акар глухо посмеялся. Неужели голос выдал, как униженно я себя чувствую?

– Ах стыдно ли? – Она шагнула к пленнику и поднесла левый протез. – Я со стыдом отлично знакома… – Чешуйки затряслись, медленно смещаясь и пересобирая руку в клинок. – Пусть проведет нас к орде.

Я прикусил язык.

Нора повернулась ко мне, закипая:

– Переводи!

Перевел.

На это акар, вновь со смешком, принялся глумливо дерзить уже ей.

– Говорит, думаешь, ему страшно умереть? Он гордый воин и только рад встретить смерть.

На этот раз посмеялась Нора.

– Смерть? Нет-нет-нет. Не заслужил. – Она бережно провела острием по голой груди вожака, не рассекая кожи. Этот жест напоминал любовные ласки.

– Когда-то я была как ты, – продолжила воительница. – Считала себя неудержимой. Будто, если смерти не боишься, тебя ничто не остановит. Вот только у смерти разные обличья. Мне теперь это известно не понаслышке. Я уже побывала там, во тьме, и сумела вернуться. Поверь, стыд… стыд куда хуже смерти. – Только теперь она уткнула лезвие ему в плечо и совсем легонько нажала, выдавливая один-единственный пузырик крови. – Ты вот, хотелось бы знать, сможешь вернуться?

В голосе ее слышалось вожделение; он был исполнен всевозможных намеков. Переводить не требовалось: акара она держала так непоколебимо и хладнокровно, что он понимал все без слов.

И вот пленный вожак заговорил – мягко и без тени прежней спеси.

– Он говорит, что проводит нас.

Глава восемьдесят вторая Далила

О ком я горюю и слезы роняю,

Чей лик я ищу, как в осколках зеркал?
Чье имя поблекло, стираясь и тая,
А образ того, о ком плачу, пропал?

– «Украденная память». Трейси Винтервуд

День ото дня меня точила мысль, что казнь Люсии Гиэван, моей наставницы, все ближе.

Лишенная сана, отлученная от церкви, она больше не могла предложить миру ничего, кроме ужасающего действа для глаз якобы цивилизованной публики.

Последний раз сожжение на костре проводили двести лет назад. Люди лицемерно полагали, что обряд, это неизбежное зло, достаточно отслужил своей цели, позволив человеку сделать шаг вперед. Очередное оправдание жестокости!

От происходящего разило напускной церемонностью. Все делали вид, будто без казни никак нельзя обойтись, иначе непременно вернутся страшные и смутные времена.