Одиннадцатый цикл

Говард же умудрился ощутимо ее подорвать. Чем же, сомнением? Вглядись в меня теперь Иеварус, кого бы увидел? Не перепуганную ли шавку в оболочке гнева?

Легким не хватало воздуха.

Я поспешил вон из нашей ямы и, убедившись, что рядом никого, побрел вперед. Глаза, естественно, быстро привыкли к скудному свету – я видел кочки и рытвины, на которых Нора так часто поскальзывалась.

Летний ночной воздух был так душен, что пот выжимало из каждой поры. Скрюченные деревья сцепились ветками, как олени рогами в схватке. Я не знал, что думать: меня все сильнее глодала тоска по матери, по друзьям. По лагерю, который действительно был мне родным.

Только не поздновато ли сомневаться? Мы пересекли границу, я на полпути к тому, о чем мечтал. Вернусь к своим настоящим корням, быть может, даже встречу Мукто и узнаю, каково сражаться под его началом…

До чего наивная чушь. Все потому, что я много лет мнил его отцом и воображал, как он меня принимает, гордится мною. Вот и теперь эта мысль не давала сладким грезам умереть, только и всего.

Я отрешенно углублялся в заросли, мысленно разматывая за собой веревочку, чтобы потом вернуться… как вдруг услышал неподалеку низкие голоса.

Пригнувшись, я пополз туда по чахлому ручью между двух пригорков. Брутальный акарский говор порыкивал все отчетливее, и вот я дошел до поворота и привстал, чтобы все разглядеть.

Впереди виднелся грозный отряд из четырех акар друг напротив друга – закаленных воинов в шрамах и при оружии. Один в середине выхаркивал слова на грубом акарском, по звуку будто кроша скальный отрог зубилом.

Да, это точно акарский, но более резкое, гортанное наречие, чем привычное мне. Кое-какие слова ускользали от понимания, но в общем и целом я улавливал смысл.

– Ну что? – спросил тот, что в середине. Как видно, вожак. Через грудь наискось тянулась кожаная перевязь, а за спиной висел громадный лук шириной с плечи человеческой баллисты.

Трое других шагнули вперед.

– Нич-ч‑ч‑его, – прошипела одна на змеиный манер.

В отряде она единственная передвигалась на четвереньках, по-обезьяньи. Ногти на руках и ногах, мельком заметил я, завернуты конусом и заострены, а пальцы – вытянуты, будто акарша рождена сражаться в примитивной, звериной манере. За слипшимися патлами виднелось неправильное, вдавленное лицо, которое приняло еще более гротескный вид, стоило ей обнажить в улыбке кривые зубы.

Остальные были мужчинами. Один – самый крупный, чем-то напомнивший Йуту, – стискивал дубину и щит из перевязанных деревяшек. Последний же имел секиру, как у меня.

Наконец-то боевой отряд сородичей! Только теперь дошло, как глупо я выгляжу. Меня вмиг раскусят. Не выйти ли прямо, не выложить ли все как есть? Меня отведут в орду, к Мукто, и я предоставлю ценные сведения. Они для акар на вес золота! То, что я знаю, пригодится при наступлении.

Так почему я застыл?

А вдруг все-таки не поверят? Вдруг прикончат на месте? Ноги совершенно отказали, не давая сдвинуться ни на дюйм. Сердце все убыстрялось, будто желая что-то сообщить, но я не понимал.

Сверху вдруг шелохнулась листва, и я инстинктивно вжался в заросли. С кроны к четверке акар спланировал и уселся на руку вожаку филин – неслышимо, будто крылья его сотканы из ночи.

– Наит что-то нашел, – довольно пробасил тот. – Веди.

Звероподобная акарша скрипуче захихикала от возбуждения. Филин вспорхнул с руки, и вся четверка двинулась следом.

Я тенью крался за ними, чувствуя, как нарастает сомнение. С каждым шагом этот гнойник набухал все больше.

Где-то в вышине, облитой тусклым лунным свечением, заухал филин.

Акарша на четвереньках шла по лесной подстилке.

Я мягко выбрался из своего укрытия.

Сердце билось, и бился в голове вопрос: выйти к ним или нет?

– Человек! – брезгливо процедил один.

Сквозь зелень я разглядел, как на прогалину, ничего не подозревая, выходит Говард. Акар снял с плеча лук и заложил стрелу на тетиву. Филин все так же ухал издалека.

Мое тело само бросилось вперед – прежде чем я успел спохватиться.

С топором в руке и боевым кличем я вылетел на всполошенных сородичей. Вся четверка крутанула головы. В плоть топор не попал, зато перерубил чудовищный лук надвое.

Отряд оцепенел: у них в голове не укладывалось, что в спину ударил сородич.

Остановись!

– Говард! Беги!

Хотел же к ним присоединиться!

Я наотмашь рубанул в сторону ближайшего – широкоплечего великана. При этом все внутри вопило от возмущения. Тут он сообразил, что я не помочь явился, и пошел в атаку. Моя секира вонзилась ему в щит по самое топорище и засела намертво; великан не упустил шанса вырвать ее у меня из рук.

То ли сбоку, то ли сзади, мерзко гогоча, напрыгнула сутулая акарша и вонзила когти. И без того деформированное лицо было перекошено от кровожадного упоения. Я выгнулся, ноги сами по себе куда-то извернулись, и вот я умудрился зажать ее, как удав жертву.

Схватил, рванул на себя и кувырнулся в сторону. Акарша заскулила, сжимая сломанную руку. Я быстро окинул себя взглядом – мелких, но глубоких ранок, из которых по телу растекалась кровь, было не счесть.