Одиннадцатый цикл

Роковым утром я, против обыкновения, надела вместо белой рясы единственную синюю. Не цвета лазурной океанской волны, мягкого и безмятежного, а более тусклого и печального оттенка. Мне не приходилось так облачаться с похорон Перри.

Я показывала, что скорблю не столько по сестре, сколько из-за самой необходимости ей умирать. «Ты не оставила нам выбора», – как бы сообщал мой траур, эта очередная символическая рана. «Да, Люсия сгорит, но она сама до этого довела».

В душе, однако, все было иначе. Глубоко внутри я понимала, что надеваю траур именно в память о наставнице, пусть она сама толкнула меня на крайность.

Иеварус ходил за мной тенью. Уже не помню, когда последний раз отдыхала от его общества. Семя буквально охотилось за моей скорбью, изучая ее, – но уже не в сомнительной жуткой манере, как прежде, а с любопытством исследователя. Вот и теперь мы с молчаливым спутником за плечом шагали почти вплотную через площадь в сторону военного района, и он водил кругом холодными, но заинтересованными глазами.

Стоял такой день, когда проявляются первые признаки того, что лето уже на исходе. Робкое и свежее утро предвещало близкую осень, пока совсем нежно пощипывая кожу прохладцей.

На мгновение вспомнился отец. Будь он здесь, определенно бы твердил с придыханием, что иного выхода нет, и благоговейно трепетал. Абсурд.

Помню то время, когда я, еще шумливая и взбалмошная, выпаливала все, что приходило на ум. Сейчас казалось, что это какая-то другая Далила из страны грез, – но нет, когда-то давно я и вправду была невинным ребенком и простодушно ставила под вопрос все связанное с Владыками. Неужели я вновь раскопала в себе ту девочку? Или просто заколосились посеянные Люсией зерна сомнения?

Мы прибыли на весьма обширную площадь, куда с самой зари стекался народ. Иеварус уже не прятал лица под капюшоном, позволяя всем себя рассматривать. При нем уже не начинали оживленно и неприкрыто шептаться – теперь он разве что притягивал взгляды и молчаливое внимание. Даже спустя почти одиннадцать свершенных циклов смертные умудрялись быстро привыкнуть к любой диковинке.

Я пробралась в ряд, занятый сестрами в темно-синем трауре. Иеварус сел рядом со мной.

Состоятельный люд кругом был одет скромнее, чем обычно. Дамы не щеголяли пышными брыжами и осиными талиями в тугих корсетах, мужчины отказались от пестрых дублетов и бархатных камзолов. Все были в оттенках синего и имели воздержанный вид – весьма, впрочем, представительный и отвечающий веяниям моды.

Перед нами над ворохом древесины и соломы возвышалась жердь, к которой привяжут Люсию. Я вдруг осознала, что наблюдаю за действом из самого первого ряда. Тут же вспомнилась пьеса о Меллеци и неизбежном крахе его державы, о горе, постигшем артистов.

Быть может, Люсия и вправду убийца, утешала себя я. Может, она творила черные таинства, а нас обвела вокруг пальца. Если это так, с ее смертью прекратятся смерти невинных. Если нет, то хотя бы, надеюсь, убийцу из ее ведьмовского круга это отпугнет от совершения новой резни.

Я обвела взглядом толпу, что постепенно окружала сложенный костер. А вдруг настоящий убийца здесь и возмущен, что наставницу казнят? Вдруг он выдаст себя и вступится за нее? На этот случай здесь поставили в караул гвардию и могущественного заклинателя.

Было влажно – так влажно, что, казалось, ну обязательно пойдет дождь, и все запрокидывали головы ввысь. Отчасти я молила, чтобы он пролился.

И вот вскоре из темницы вывели мою наставницу – зачахшую, убогого вида и скованную по рукам и ногам. У меня тут же сердце упало. Каземат ее просто изуродовал. Кожу покрывала грязь, прежнее серое холщовое одеяние совсем выцвело, рубаха сползла с плеча, обнажая обвисшую кожу. Растрепанные волосы окончательно свалялись и перепутались, а в глазах не было больше и тени надежды.

Двое конвойных тянули ее к столбу. Колодки на руках были деревянными, а лодыжки сковывало железными кандалами, стесняющими ее и без того слабые шаги.

Слезы наворачивались, но я сдержалась. Нельзя показать слабину. Для меня Люсия добродетельна, мудра и ласкова, но для остальных она – простая ведьма, чья смерть позволит выплеснуть порыв праведных чувств, и только.

Стража сняла путы, не встречаясь с Люсией глазами. Голова ее была смиренно понурена. Наставницу привязали руками к жердине, а босые ноги переступали по соломе, разъезжаясь, пока не нащупали деревянную опору.

Огласить приговор вышла чиновница с каменным сердцем, олицетворение холодного правосудия – вершительница Фелиция Оберн. Ныне сухощавая и морщинистая, под стать Люсии, она некогда определила и мою судьбу.

– Люсия Гиэван, суд рассмотрел ваше дело и признал вас действующей ведьмой. Вы множите себе подобных, сознательно пряча их от внимания суда и законов его королевского величества Астона Тиэмена. Настоящим указом вы приговариваетесь к сожжению на костре. Если раскроете местоположение своего ковена, сможете провести остаток дней в заключении.