Одиннадцатый цикл

– Пусть я слеп, Далила, но ощущаю твою боль. Она будто сочится из твоих пор с капельками пота. Такая мука сама не пройдет, тем более если терпеть ее в одиночку. Ты рассталась с семьей, родителями, всего лишилась. Оправиться без помощи не выйдет.

Я помялась.

– Мне все говорят навестить родителей. Но вдруг я вернусь, а они мертвы? Это мой худший ночной кошмар. Не выдержу, если своим появлением обреку их на новое горе.

– А не расскажешь мне о родных? – мягко попросил брат Клеменс.

Оглядываясь в прошлое – уже не мое, чужое, – я как бы наблюдала образы на сцене, этот спектакль для единственной зрительницы.

– У нас было свое хозяйство. Небогатое, но мы не голодали. Отец держал меня в ежовых рукавицах, ради моего же блага. Вы бы нашли общий язык. Он чтил всех, кто служит Владыкам. У матери же постоянно хватало забот из-за нас всех, кроме, пожалуй, Фредерика. Тот всегда был послушным.

Я с удивлением подметила, что грустно улыбаюсь. Даже не думала, что так яро отмежевалась от этих воспоминаний. Слезы опять взяли верх – и с какой силой сердце вдруг затосковало по родным.

– Спасибо, брат Клеменс, – дорожащим голосом сказала я. – Теперь я знаю, что делать. – Эта мысль отзывалась во мне ужасом вперемешку с восторгом.

– И что же?

– Пожалуй, пора навестить семью. В одиночку я и правда не справлюсь.

Стали в моих словах не слышалось, но я была тверда.

Слепой монах кивнул с довольным видом.

– Быть может, тогда твоя сила претворит в жизнь нечто поистине чудесное.

Глава восемьдесят восьмая Эрефиэль

Из-за того что история человечества так обширна, причина отделения Музеи от Клерии затерялась во тьме веков. Корни нашего мира подчас настолько древни, что погребены под несчетными пластами прошлого, утрамбованными в толщу культуры и традиций, – столь плотную, что основы основ становятся всем безразличны.

– Трактат о разделе Музеи и Клерии. Саливан Сенту

Я гнал Зефира на Седой холм заполошным галопом. Желторотый рядовой едва за мной успевал.

Единственная весточка о Норе и Хроме дошла до нас вместе с Говардом. Ничего благоприятного он не сообщил и вид имел чудовищный, еле стоя на ногах и выхаркивая слова вместе с желчным содержимым желудка. Посланный за мной пехотинец сообщил, что им занялись лекари. По-видимому, его отравил какой-то акар.

Рапортовал Говард отрывисто, будучи в полубреду. Как отбивались, как Нора с Хромой решили продолжить вылазку. Я сложил из этих обрывков, рассказанных юнцом-вестовым, какую-никакую картину и жаждал лично поговорить с Говардом.

И вот, стремглав ворвавшись в палатку пехотинцев, я увидел его, осунувшегося и взопревшего. Лицо – точно парафиновая маска, глаза как будто вот-вот совсем захлопнутся, сухие губы растрескались. Он дышал шумно, с трудом вздымая и опуская грудь. Говард восполнил пробелы, насколько сумел. Сестра, которая о нем заботилась, сказала, что его сильно рвало и он был крайне обезвожен.

– Досталось нам неслабо. После боя Хрома почистил мне раны, предупредил о яде. – Солдат скрипуче усмехнулся. – Не сказал, гад, что будет так паршиво.

– Акары, Говард. Об акарах. – Я с трудом сдерживал панику.

Он едва-едва кивнул и попытался смочить губы.

– Я их только слышал, не видел, – но этого хватило. От их марша земля гудела, духом войны веяло так, что воздух дрожал. Сам лес как будто бы пришел в движение. Где-то вдалеке гремели боевые барабаны. Мощно, зычно, как будто там стрекочут гигантские саранчи. Я тут же поспешил сюда, но не знаю, насколько опередил орду, – посетовал он, испуская слабый сиплый выдох сквозь раскрытые губы.

– Сколько их? – помедлив, спросил я.

Говард попытался помотать головой.

– Не представляю… И сколько нас, тоже не представляю, но этого явно не хватит.

Я подался к нему и шепнул на ухо, чтобы никто не слышал:

– А Нора и Хрома?

Он мотнул головой – казалось, со злобой – и взял меня за руку, заглянул в лицо горячечными глазами.

– Не знаю, где они, но сердцем чувствую, живы. – Тут у него надулись щеки. Солдат перегнулся через койку, извергая из себя целое ведро жидкости.

– Командующий, вам лучше уйти, – подтолкнула меня к выходу сестра. Я подчинился, напоследок задерживая взгляд на Говарде.

У выхода я опустил белые глаза на нее.

– Делайте что хотите, но он должен выжить.

Она уверила, что смерть больному не грозит.

Осмотрев фортификации, я приказал командирскому костяку явиться на доклад. Все-таки сложа руки здесь не сидели. Наше войско разрослось до десяти тысяч, пусть, однако, и пестрело испуганными, напряженными лицами неопытных новобранцев. Что бы ни сказал Говард, наши силы все же весьма внушительны.