Одиннадцатый цикл

Вновь и вновь в памяти возникала та запуганная, замкнутая девочка, не смеющая и слова сказать против. «Да, мама», – говорила я. «Да, папа», – говорила я.

Как стало тошно. Я до глубины души презирала ту убогую девчонку, которой была в детстве. Презирала за кротость и за то, как по-щенячьи содрогалась, стоило отцу положить на стол ремень.

Губы тронула сокровенная, предназначенная только для меня улыбка.

Вот потому-то у меня такие светлые воспоминания о дяде Дункане. Он приютил меня, пусть и временно, и научил драться, давать отпор.

На бой с акарскими полчищами я иду не из безрассудной бравады, не одушевленная чувством воинского долга, а лишь из страха. Страха, что все кругом разглядят во мне ту робкую, беззащитную девочку, которой нужно помочь. Лишь потому я стремглав бросаюсь на врага, чтобы меня не утянуло обратно в тень.

Этой ложью я укутывалась, как плащом, но в то же время она вдыхала в меня нечто новое. Сейчас я вышагивала по улицам Басксина с поднятой головой и городок уже не мог сломить моей возведенной обороны.

Когда я здесь жила, он был деревней домов на десять-двенадцать, а церковь Зрящих только возводилась – за немалые средства.

Ныне же Басксин оставлял впечатление мирной и обманчиво радостной идиллии. Местные обитатели – люди весьма видного положения, поскольку все желающие здесь жить платят внушительный ежемесячный взнос и это считается данностью.

Дома напоминали клерианские, но более провинциального обличья. Позолоте и замысловато обстриженным кустам уступили место спокойные бурые и голубые фасады; сада никто не держал – попадались разве что редкие и скромные лужайки-клумбы. Каркасы домов окрашены лавандовым оттенком. Извилистые улочки вымощены брусчаткой, но встретить на них экипаж – это целое событие, ведь городок мал и все находится под рукой. Ничего гротескного в Басксине нет, отнюдь – городок на первый взгляд располагает к себе уютом и радушием. Но это как повстречать общительного, улыбчивого человека пригожего вида, с крепким рукопожатием, в котором подсознательно чувствуешь подвох. Что-то настораживает – то ли его слишком долгая, неестественная улыбка, то ли немигающий пристальный взгляд широко раскрытых глаз.

Словом, что-то неуловимое придавало Басксину неприятный флер.

– С добрым утром.

– Утро доброе.

– Здравствуй, солнышко.

– Пребудь узренной, дитя.

– Пусть тебя узрят.

– Пусть тебя запомнят.

Встречные горожане осыпали меня приветствиями, от которых холодок пробегал по коже.

Чьи-то лица я помнила, кто-то наверняка помнил меня, но не показывал вида. Улыбки были широки и лучезарны. От них становилось неуютно. Я шла своим путем, не удостаивая жителей ни словом.

И вот моя тень легла на порог родительского дома. Я с облегчением ощутила, что в душе нет ни намека на страх, и постучала.

– Иду-иду! – послышался изнутри мамин голос. – Фрэнк, это, видимо, пирожные пораньше принесли!

Дверь распахнулась, и улыбка матери тотчас исчезла с лица, полные напудренные щеки разгладились. Какое приятное зрелище!

– Нора? – не поверила она глазам. – Ты что здесь делаешь? – Мать силилась говорить строго и с укором, но не могла скрыть удивления.

Из коридора направо вышел отец.

– Кто там, дорогая? Из церкви? – При виде меня он тоже сразу потемнел лицом.

Мать оробело прижала руки к груди и отступила в сторону.

– Это наша дочь, – произнесла она, точно извиняясь.

Дородный отец, пожалуй, несколько уступал матери в округлых размерах. Живот элегантно обтягивала белая рубаха под аккуратным бурым жилетом, брюки идеального покроя обнаруживали, что деньги у него водятся. Бородка была расчесана, как перед выходом в свет.

Мать же оказалась в пышном платье в пол – таком едко-розовом, что в глазах рябило. Широкополая шляпа с прозрачной лентой к нему весьма шла.

– Ты зачем явилась? – процедил отец сквозь зубы и подошел, тыча пальцем на предмет беспокойства. – Захлопни дверь!

Я со вздохом вошла и закрыла за собой. Не одну долгую секунду мы с родителями молча смотрели друг на друга. Я вскипала под их взглядами, а отец наверняка недоумевал, почему не вышло сломать меня грозным голосом.

– Нора! – донеслось из коридора, и ко мне вышел Джеремия – уже не тот маленький мальчишка, каким мне запомнился.

Брат помогал себе тростью; при виде этого у меня сердце сжалось – но как было не умилиться его любящей, преподнесенной мне одной улыбке? С прошлой встречи Джеремия подрос, укрупнился, и непохоже, чтобы его в чем-то ограничивали.

В душе я жалела брата, оплакивая его долю. Не знаю, что сама бы делала, окажись я в его шкуре. Как прожила бы, не имея больше возможности служить в клерианском войске.

Мать с отцом замолкли в присутствии Джеремии. Незачем ему видеть наших сцен.

Не заподозрив скандала, брат привалился на меня в объятиях. Я со смешком его поймала. Какой он уже большой – и как обидно, что столько лет его детства я пропустила!

– Тихонько. – Я помогла ему встать ровно и поводила по нему глазами, рассмотрела, каким он стал. На искалеченной ноге взгляда почти не задержала.

– Джеремия, выйди. У нас разговор к твоей сестре, – сухо сказал отец.