Одиннадцатый цикл

– Я, по-твоему, значит, предатель? Только из-за того, что ценю знания? Ты затаил на меня зуб с того дня, как я вернулся, – так за что? Недостоин я называться воином, по-твоему? – подначивал я.

Теперь отступилась Недалья. Здесь я проигравший, я мучаюсь, что возлюбленная отдалась другому, так почему возмущается он?

– Ты к ним ближе, чем к нам, – кивнул Колот и проговорил ядовито: – Ты недостоин титула баатар.

Моя грудь мощно заходила, кулаки сами по себе сжались.

– Воин – я! – с жаром стукнул он себя в грудь. – Моя любимая – воин! – Колот махнул на Недалью. Она не смотрела ни на него, ни на меня. – Мы все воины, все гордимся нашим наследием. А ты – нет.

Недалья нашла силы подать голос.

– Ничего подобного!

Колот срезал ее сердитым рыком.

– Не смей затыкать мне рот! – ощетинилась она и встала между нами лицом к лицу с Колотом. – Плохо кончится!

– Мы все – воины. Хрома поступил правильно, – перехватила разговор Сиэмени. Не от возмущения, а просто изложила то, во что верила.

Я не знал, что сказать. Колот глядел на меня в упор.

Так мы и молчали, пока ссора не приняла резкий поворот.

– Выясняете отношения, так выясняйте по обычаю, – предложила Сиэмени.

Намек весьма прозрачный. Мы посмотрели на нее.

– Что? – остолбенела Недалья.

– Пусть на арене выясняют, кто прав, кто виноват.

Колот жадно ухватился за мысль, в глазах полыхнул азарт.

– Сразимся, Хрома. Сразимся, как предки. – Чернильные глаза не отлипали от меня, словно умоляя принять вызов.

Вместо ответа я развернулся и зашагал прочь.

* * *

Я шел к юрте, а в голове бушевала буря разъедающих дум. Мама сидела с подогнутыми ногами и плела из лозы корзинки. Не под это скроено ее мускулистое тело, а под битву.

– Все хорошо? – спросила она.

По мне явно было видно, что нет. Я присел рядом и помог ей, как бы сплетая вместе с корзиной и мысли из беспорядочных обрывков.

– Колот на меня за что-то злится. После той ночи с Недальей разговаривает сквозь зубы.

– Он всегда такой, разве нет? Камень непробиваемый.

– Ну да, – усмехнулся я. – Может, накручиваю и он просто с годами грубеет. Один день он смирный, второй – черствый. Порой меня не замечает, порой рвется помочь. А сегодня на что-то озлобился. – Я дал мысли укорениться и довершил: – Хотя заполучил Недалью.

Мама тепло усмехнулась.

– Сын, ты ничем ему не обязан. И Недалье тоже. – Она мрачно кивнула. – Недалья – дикая натура, а таких, увы, не подчинить. Ты в себе усомнился, вот она и ушла к другому. Таков ее выбор.

Это правда. Горькая правда.

– На что он зол, не сказал?

Я помотал головой.

– И нет, и да. Назвал предателем за убийство Йи’суры. Якобы я не заслужил называть себя баатаром. Наверное, и переменами в лагере недоволен.

– Многим трудно привыкнуть, – закивала она и подняла недоделанную корзинку. – Даже мне. Но приспособляться порой необходимо. Все понимают, сколько будет пользы. Кормить начнут лучше. Обучат. Преимуществ много, пусть они нам и в новинку.

Мама положила корзинку и взяла меня за руку. Каким уютным и умиротворяющим был ее взгляд.

– Ты молодец, что спас тех детей. Колот – гордый акар, весь в отца, предан всему, что они олицетворяют. Но у него тяжкий груз на плечах: от сына вождя многого ждут. Дай ему время, он успокоится.

– Не знаю… – печально улыбнулся я. – После той ночи все изменилось и уже вряд ли вернется на круги своя.

Я убрал руку, и тогда мама, взяв меня за голову, запечатлела на лбу нежный поцелуй.

– Мы, акары, пламенный народ. Живем глубокими, истовыми чувствами: гнев черпаем с самого дна души. И любим без памяти. Это уже о многом говорит.

– Правда?

– Правда, сын. – Ее улыбка, в отличие от моей, была уверенной и обнадеживала так, что я решился на откровенный разговор.

– Меня давно мучает один вопрос, – издалека начал я.

– Задавай.

– Куда ты уходишь по ночам?

Мама обмерла. Она не знала, что сказать; улыбка сползла с лица.

– Я замечаю это уже несколько лет, и все чаще. Думал, тебя призвали в гарнизон, но нет, ты по-прежнему здесь.

– Да так, ерунда.

– Ну, зачем-то же тебя вызывают.

Мама сжала мне плечо, а во взгляде отразилась мольба. Не прежние любовь и нежность, а именно умоляющий страх. Мама упрашивала не допытываться.

– Гм, ну ладно, – скрепя сердце пошел я на уступку, вновь принимаясь за корзину. Работу заканчивали в тишине.

* * *

Прежде я был меньше и незаметнее, но с годами смотрелся в тени все более громоздко. Я крался вслед за мамой. Та направлялась к вратам лагеря.

Со временем надзорный режим ослабел настолько, что войти и выйти стало проще – главное было не уходить далеко от лагеря. Однако посреди ночи не выпускали никого.

Я проник за хибару Трема и нащупал хлипкую деревяшку, как вдруг за спиной послышались обрывки перепалки. Подслушивать было некогда, но любопытство пересилило. В хижине Сиэмени сетовала, почему поцелуи Трема растеряли былой пыл. Сдержав смешок, я пробрался в дыру.

Пусть я меньше Йуты, Колота и им подобным, а вырос уже под семь футов – и проскользнуть мимо стражи мне было все труднее: приходилось искать укрытия вроде груды ящиков – видимо, с провизией или материалом для хижин.