Одиночество

Сквозь сумерки и ночь тоннелей,
Над пропастями, — по мостам,
Вагоны пьяные летели,
Шатаясь, кланяясь кустам.

Зеленых кипарисов свечи,
Сады, цветущие кругом,
— Как вестники желанной встречи, —
О море пели голубом.

И город спал средневековый,
И у его высоких стен
Склонялись пальмы, словно вдовы,
Незнающие перемен.

«В облаке розовом пыли…»

В облаке розовом пыли
Стадо спускалось с горы,
Сумерки нас сторожили,
Тлели заката костры.

Тайные зовы долины
Все становились слышней.
Над колокольней старинной
Стая взвилась голубей.

Легкою дрожью дрожали
Тоненькие тополя.
Мудрой, вечерней печали
Глянула в очи земля.

«Как черный лебедь, кипарис…»

Как черный лебедь, кипарис
Над горизонтом выплывает.
Вот барка огибает мыс,
Поет волна береговая.

Века скалистый остров спит
В пучине брошен и затерян,
Здесь ноги мрамор холодит,
Здесь даже голос бурь размерен.

В высоком храме — тишина,
Венки неяркие на плитах.
И только неба пелена
Гробниц касается забытых,

Да в час прибоя иногда
Соленая их лижет пена.
И снова сонные года
Текут над нами… Неизменно…

«На крышах сушится белье…»

На крышах сушится белье,
Летают голуби и ветер,
И море в жалкое жилье
Стучится грозно на рассвете.

И на рассвете я дышу
Соленым воздухом свободы.
Не жалуюсь и не ропщу
И не кляну земные годы.

И если даже дом снесет
Волна высокая прибоя,
Тот чудный мир и воздух тот
Всегда останутся со мною.

Как много надо потерять,
Какие вытерпеть невзгоды,
Чтоб утром солнечным дышать
Соленым воздухом свободы!

II

«Тогда чернели кипарисы…»

Тогда чернели кипарисы
За монастырскою стеной
И зной июльский, белый зной
Лился из раскаленной выси.

И старый лодочник стоял,
Гребя с улыбкой безучастной, —
Не первой пары лепет страстный
Он за спиною услыхал.

В его морщинистых руках
Весло покорное скользило.
А море пело и грозило
В давно сожженных берегах.

Невыносимый полдня жар
Мешался с вкусом поцелуя,
Ресницы жадные, ликуя,
Скрывали тлеющий пожар.

И лишь в последней глубине
Пел тайный голос о разлуке, —
О смерти, гибели и муке,
О долгожданной тишине.

«Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь…»

Ни плеч, ни рук, ни губ моих не тронешь.
Пройду, как смерть, безмолвна и строга.
Лишь имя повторишь, затверженное в стоне,
Когда-то царь, а вот теперь — слуга.

Я так хочу! Я ныне тайну знаю!
Ее хранят упрямые уста.
Пусть безрассудная, жестокая и злая
Я древом буду твоего креста!

«Он говорил о смерти ранней…»