Одиночество дипломата

Покончив с устрицами, Буллит отправился во французское министерство иностранных дел на набережную Кэ д’Орсэ. Дипломатические чиновники были в явном замешательстве, отговорившись, что Хельсинки не поднимал вопрос об исключении СССР. Тем же вечером Буллит пригласил финского посла к себе домой. «Когда я спросил посла, почему Финляндия не поднимает вопрос в Лиге Наций, тот сказал, что по его убеждению Лига не смеет сопротивляться агрессии…» Буллит продолжал: «Я дал послу понять, что выражаю сугубо личное мнение, а не официальную позицию США, но ему необходимо срочно связаться со своим правительством… Подумав минуты три, бедный финский посол спросил, может ли он сослаться на мое мнение. Я ответил, что он может сделать меня ответственным за что угодно, но в качестве частного лица».

Буллит сразу же позвонил Авенолю и сообщил, что его посетил посол Финляндии, которого он немедленно направляет к Генеральному секретарю на своей машине — вольт, достойный булгаковского Воланда. На следующий день французский премьер Э. Даладье передал через Буллита поддержку финнам в вопросе об изгнании агрессора из Лиги Наций. Билл заканчивал письмо Рузвельту: «Авеноль отправился в Женеву, где правительство Финляндии воззвало к Лиге Наций, и Советский Союз получил свой пинок… Мораль такова: ешьте устриц!»

«Самый близкий советник Рузвельта по иностранной политике», — сказала о Буллите в марте 1939 года лондонская «Таймс». По словам историка Гордона Райта, во французской столице дипломат «метался между мраком и надеждой». Залитые праздничным золотом гирлянд Елисейские поля видели другого Буллита — некогда импозантный бонвиван превратился в усталого скептика, который написал президенту: «Мое пребывание здесь — просто приятная роскошь». В коридорах госдепа в Вашингтоне Билла насмешливо именовали «Ложным выстрелом» («Misfre Bullitt»).

21 ноября 1939 года правительство Франции создало специальную службу развлечений, на которую возлагалась организация досуга скучающих на германском фронте солдат, а 30 ноября парламент обсудил насущный вопрос о дополнительной выдаче им крепких напитков. О состоянии умов европейских политиков в те месяцы может свидетельствовать выступление английского премьер-министра 4 апреля 1940 года. Говоря о возможном наступлении Гитлера на Западном фронте, Чемберлен заявил: «Ясно одно — Гитлер опоздал на свой автобус». Пять дней спустя началось немецкое вторжение в Данию и Норвегию.

20 марта 1940 года во Франции разразился очередной правительственный кризис и кабинет Даладье ушел в отставку. Новый премьер-министр Поль Рейно утвердил свои полномочия в парламенте преимуществом всего в один голос. Коалиционное правительство Рейно состояло из непримиримых политических противников. Все тот же Даладье возглавлял министерство обороны. Как сообщал Буллит, в политических кругах главным образом обсуждали взаимную неприязнь парижских «дам сердца». Даладье поддерживал близкие отношения с маркизой де Крюссо, миловидной блондинкой, семья которой имела солидную долю в компании по производству сардин, в то время как Рейно питал нежные чувства к графине де Порт. Властная и болтливая графиня не только интриговала против Даладье и его маркизы, но и влияла на кадровую политику своего премьера.

«Нам уготовано поражение», — написал о своем поколении Фицджеральд за три месяца до второго и последнего инфаркта в 1940 году. «Как ночь нежна!» — строки из «Оды к соловью» Дж. Китса — размышления о гибнущем мире среди майского цветения в саду, ставшие эпиграфом к роману, отозвались невольным парафразом Буллита. В одном из частных писем Рузвельту он признался: «В этот вечер в Шантийи, среди поющих соловьев и шумящих каскадов реки за спящим лесом, я чувствую себя участником последнего дня Помпеи».

Тьма на сцене

10 мая 1940 года немцы внезапно нанесли страшный удар в брешь, образовавшуюся между основными силами союзников в Бельгии и французскими оборонительными линиями. Десять гитлеровских бронетанковых и шесть моторизованных дивизий устремились на запад, легко пройдя лесистые Арденны, считавшиеся у французских военных теоретиков непроходимыми. На четвертый день наступления немцы пересекли французскую границу.

В Париже появились бельгийские беженцы с корзинами, узлами, перепуганные, заплаканные. Полиция запрещала распространять паникерские слухи. Каждую ночь в столице ревели сирены. «Город-светоч», как любили называть его газеты, замер; погасли даже синие лампочки затемнения. Под бомбежками Буллит пишет другу-президенту, что ему нравится отсыпаться в посольском «великолепном винном погребе».