Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

23.7.87. Интервью с Битовым в «Литературной газете». Он говорит, что строил 30 лет один дом и не было времени отвлекаться на пристройки. И если это так, то возникает «ПУТЬ» (Блок).

Думаю, я тоже строил один домик, и у меня есть своя недолгая тропинка. Это утешительно. И если это так, то и смысл был. Хочу в это верить, хотя всегда понимал масштаб.

31.8.87. Читал в «Огоньке» Эфроса[1040] (режиссера) – посмертные записки. Он пишет об умершем друге, которому было 60 лет. Господи, а мне вот-вот 57 – и если что, то скажут: «еще молодой был», а после шестидесяти уже иное сожаление, это старость.

Я чувствую, как теряю инерцию, иду назад, – уменьшается набранное, больше оказываешься в прошлом, чем в будущем.

11.10.87. Меттер подарил книгу с поселковыми заметками – там несколько замечательных неиспользованных сюжетов рассказов. Их можно было бы написать. Странно, как часто писатель в заметках проходит мимо прекрасных зерен. Теряет их, а подбирает кто-то другой.

Вот хотя бы история о двух вдовцах – генерале и простой женщине. Она не пошла за генерала, не захотела…

Кстати, мой дневник мог быть таким же сочинением, не менее интересным.

12.6.89. Вчера испытал чувство очищения. Конечно, ерунда, пустяк, но как стало хорошо на душе, когда увидел убранную могилу бабуни[1041]… Я хочу еще съездить и убрать у других своих близких. Оказывается, любой дом, даже если это могила, запущенный, заброшенный – такая же тоска и боль, как обитаемое жилище, потерявшее признаки живой жизни.

18.6.89. Семен Франк писал, что революционная теория, ищущая социального устройства как будто бы во имя добра, «не только лишена какого бы то ни было этического обоснования, но даже принципиально от него отрекается»[1042].

Это то, что мы называем «жертвой во имя социального прогресса». Вся наша жизнь полна крови, а значит, безнравственна.

20.6.89. Подумываю о сюжете:

a) Профессор доверяет бывшей любовнице, и она, как оказывается, берет деньги за его консультации. Он кончает самоубийством, а лучше – получает инфаркт.

b) Герой строит дачу, а сам ездит к любовнице. Пойман на вокзале дочкой. Оба (с женой) принимают решение не расходиться.

c) Все у разбитого корыта. Но лучше тому, кто не гнался за жар-птицей, что-то делал. И случайно (как бы) д-о-с-т-и-г!

30.6.89. Я часто говорю о себе с сожалением, что бежал-бежал, а оказывается пробежал несколько сантиметров. Все так. Но у меня есть утешение – я соответствую сам себе, может – надеюсь на это! – чуть меньше того, что есть. Умру и исчезну, не вызывая раздражения.

13.9.89. Розанов говорит, что «у евреев бабья натура»[1043], а я сам говорю, что у меня женский характер.

Что это, национальное?

Если да, то можно ведь найти людей жестких, жестоких даже, а среди еврейских женщин полно властных, решительных «мужчин».

Нет, думаю, в части евреев (мужчин, как правило) есть мягкость, интеллигентность, даже нежность, что в живописи дало доброту Левитана и чистоту Шагала.

Кстати, именно эта нежность и «бабья натура» и связывает Левитана и Чехова.

30.4.90. Я сам это сообразил, а не вычитал. Если животное живет инстинктом – скажем, жизнь муравья, пчелы, логичная, вроде бы осмысленная, – то этот инстинкт и есть Бог. И тогда для человека Бог – это единственный сохранившийся у него инстинкт, который все же еще как-то сдерживает агрессивность, заставляет жить даже подлеца в страхе, не переступать порога. Коммунисты отменили Бога, порушили нравственный стержень, пресекли нити – и тогда все пошло-поехало вкривь и вкось…

15.6.90. Борис Васильев в «Известиях» говорит о крахе семьи, как крахе государства. Я думаю, что крах еврейской семьи менее выражен здесь, чем крах семьи русской. Еврей, находясь в невыгодном, дискриминационном положении в государстве, больше держался кланом, берег родственников, сторонился пьянства, не сливался, как правило, с партией, в какой-то момент даже перестал пытаться руководить.

Конечно, у евреев был и худой момент – именно период их свободы (1917–1929), но десять лет – не семьдесят пять, кто-то еще не успел родиться, а кого-то, благополучно прибившегося, успели расстрелять. Значит, масса более нравственная, скромная, ищущая опоры в образовании, осталась… А вывод – уезжают и эти, и не за рублем (не только, скорее), а потому что легче путь к самому себе, к данной каждому уровню собственной неповторимости.

18.9.90. Страну раздирают националистические распри. В 1992 году уедет 1 млн евреев, к 1995‐му – 2 млн. Неужели и я брошу дом, всю мою прошлую жизнь, цель, к которой я так трудно шел около тридцати лет?!

А вокруг бандитизм. Убивают, как Меня[1044], грабят. Любу Пакулину[1045] едва не убили. Ворвались в квартиру, дали паралитический яд, вырезали пять картин Пакулина и сбежали. Она пришла в себя, кричала, а сейчас у нее заторможенность речи и глухота. Жуть!

Я жду беды, кажется, что это случится… Но и ехать некуда, здесь моя культура, моя жизнь.

А круг замыкается – вот что страшно!