Одиночество в глазах (СИ)

Холм выцеловывает каждый сантиметр лица Тарьея, слизывая горькие бисеринки страха со щёк, вырисовывает языком причудливые узоры на шее и нежно оглаживает торс. Сандвик протяжно выдыхает, хватается одной рукой за шею Хенрика, проминая позвонки, оглаживая кожу и царапаясь, когда его язык находит особенно чувствительные точки. Вторая рука спускается вниз — к медленно, но ритмично двигающимся бёдрам. Тарьей осторожно вытаскивает член Холма, обхватывая его ладонью, и к толчкам бёдер прибавляются неспешные ласки рукой.

Хенрик теряется от каждого прикосновения Тарьея, плавится под его горячими пальцами и прерывисто дышит, закатывая глаза от наслаждения. Дыхание неровное, рваное, жаркое, и Сандвик готов кончить только от одного его вида: растрёпанные пшеничные волосы, прилипающие ко лбу, искусанные губы и затуманенные возбуждением глаза. Их первая ночь запомнится навсегда.

Хенке поднимается россыпью мокрых поцелуев к ключицам и проводит по ним кончиком носа, вдыхая аромат чужого парфюма — едва уловимые нотки ванили, яблока и лимона. Хенрик застывает на несколько мгновений, щекоча распалённую кожу своим горячим дыханием, и продолжает скользить губами по телу Тарьея, лаская его плечи, грудь, шею, оглаживая бёдра, поясницу и выгибающуюся под ладонями спину.

Холм пихает Тарьея на кровать, и тот с головой проваливается в голубые воды покрывала, трескающие по спине морозом. Хенке нависает над ним гранитной скалой, неотрывно смотрит сверху вниз и касается его члена, сжимая и скользя большим пальцем по обнажённой головке. Хенрику нравится наблюдать за Сандвиком: тот тяжело дышит, почти дрожит и уже на полпути до того, чтобы умолять. Но Хенке просить не нужно: он сам знает, как сделать своему мальчику приятно. Он знает, что ему нужно.

Взгляд Хенрика пьянит похлеще дорогого вина, разрезает в клочья, заставляет смотреть в ответ и не отворачиваться. Тарьей крепко вцепляется пальцами в светло-голубое покрывало, закрывая глаза. Думать и говорить не хочется. Прошлое тонкой нитью оборвалось где-то глубоко под рёбрами, освобождая от стальных оков. Теперь он не ощущает ничего, кроме освобождения. И всё, о чём он может сейчас думать, — это Хенрик, ласкающий его тело. Холм делает какие-то невообразимые вещи, будто околдовывает его, и тело Тарьея растекается на кровати жидким воском. Незабываемые ощущения.

Сандвик дёргает Хенрика на себя, вовлекая его в поцелуй, потому что смотреть в его глаза дальше стало совершенно невозможно — он чувствует, как всё тело немеет, воспламеняется, горит. А ему ещё хочется дожить до оргазма, не превратившись в расплывшееся на кровати пятно.

Целуются жадно, сочно, влажно, прикусывают губы друг друга и сталкиваются языками, отнимая последние глотки воздуха. Тарьей льнёт всем телом к Хенрику, трётся о него, злостно комкая проклятый костюм, который Холм не удосужился снять до конца. Но раздевать его сейчас нет времени и сил — хочется получить его целиком и полностью прямо сейчас, без промедления, без сомнений.

Хенрик голодным взглядом щекочет тело Тарьея, хрипло стонет и пытается выпутаться из собственных штанов. Холм понимает всё без слов. Выуживает из кармана тюбик со смазкой, выдавливая несколько капель на ладонь. Смотрит голодным взглядом на раскрасневшегося Сандвика и не может отвести глаз. Вспотевший лоб. Хмельная улыбка, рдеющая на губах. Призывно раскинутые ноги. Холм облизывает глазами каждый сантиметр его тела и движется навстречу.

Хенрик одной рукой крепко обвивает талию Тарьея, оставляя терпкие поцелуи на спине, а другой рукой проталкивает два пальца внутрь, медленно растягивая. Член болезненно ноет, но Холм торопиться не собирается. Он хочет, чтобы Сандвик запомнил их первый раз как нечто волшебное, удивительное и безумное. Только они вдвоём в комнате Тарьея, наедине с любовью, ломающей воздух оголёнными проводами. И эта любовь больше никогда не будет мучительно-тяжёлым грузом. Потому что в объятиях друг друга останавливается мир.

Холм оглаживает внутреннюю сторону бедра Тарьея, покрывая пламенными поцелуями тощий живот, и ползёт вверх. Сандвик улыбается так ярко, что у Хенрика фейерверки перед глазами взрываются, рассыпаясь где-то под рёбрами лоскутками страсти. И Хенрик плывёт, светится, заражает своей лихорадочно-нежной улыбкой, переливающейся счастьем. Тарьей несмело кивает, зовёт, приглашает, и у Холма кончается терпение. Он крепко сжимает бёдра Сандвика, дразняще проводит головкой члена между ягодицами и входит одним резким движением.

Тарьей гортанно постанывает с каждым новым толчком, закрывая глаза от наслаждения, и тонет в Хенрике без остатка. Кажется, Сандвик не видел его целую вечность, а прошло от силы три недели. Так долго хотелось заполнить эту щемящую пустоту внутри, в щепки разорвать страхи и снова почувствовать себя нужным. В подкорке мозга золотисто-желтым зашиты до боли знакомые черты лица, бархатные худощавые руки и губы слаще мёда. Текучий лёд в глазах сменился прежним блеском бирюзовой пастели. За этот влюблённый взгляд можно всё отдать.