Одиночество в глазах (СИ)

Жизнь Тарьея в корне изменилась полтора года назад — когда он впервые встретил Германа. Влечение к нему не стало для парня открытием, потому что он давно знал, что девушки его не интересует. Томмераас лишь помог ему в этом убедиться. Как пишут сердобольные романтики, это была любовь с первого взгляда. Чувства переполняли, бурлили в груди с неимоверной силой, и Тарьей не мог им сопротивляться, да и не хотел на самом деле. Всё закрутилось быстро и захватывающе горячо: от каждого неосторожного взгляда ладошки потели, а от сочных поцелуев сердце пожаром вспыхивало.

Сандвик не верил, что сможет когда-нибудь влюбиться по-настоящему, потому что душу разъедал страх быть непонятым и отвергнутым. Его родители открыто презирали гомосексуалистов и даже на секунду не задумывались, что их сын может быть одним из них. Тарьей влюбился — безудержно, простодушно, по-настоящему. Прошёл, изведал, прочувствовал все колеи любви — от тягучей страсти до громящей ревности. Это были идеальные отношения, и с каждым днём становилось всё труднее, их скрывать, потому что без Германа Сандвик уже не жил. Доводилось придумывать глупейшие поводы, чтобы съездить в Осло, потому что не видеть Томмерааса было равносильно атомной катастрофе.

Однажды утром Тарьей проснулся с мыслью, что ему с Германом больше нет спасения. Сандвик не хотел, чтобы от гнева родителей пострадал и его парень. Который был абсолютно ни в чём не виноват. Который даже не подозревал, что их отношения разрушатся в одно мгновение, осыплются порохом под ноги, разорвутся тонкими нитями. Тарьей помнит тот проклятый день. Помнит свои дрожащие руки и застывшие глаза Германа, полные слёз и ядовитого непонимания. Сандвик уехал без объяснений, как трус, и даже номер сменил, лишь бы не возвращаться в прошлое, которое ещё совсем недавно было дивным раем, его утраченным счастьем. С того дня его жизнь покатилась в пропасть, с которой Тарьей до сих пор не может выбраться.

— Мам, мне обязательно идти в этом костюме? — Тарьей недовольно выгибает бровь, рассматривая своё отражение в зеркале. Как много тёплых воспоминаний вытягивает за собой эта черная бабочка. Подарок Хенрика, первый и единственный. Душа у Сандвика такая же пепельно-черная, загрубелая, изломанная. — Я чувствую себя не в своей тарелке.

— Тарьей, мы с папой решили отпраздновать нашу годовщину в ресторане, а там будет много гостей, — Глория с задумчивой улыбкой наблюдает за сыном, опершись на дверной косяк. Кажется, будто она не видела сына полгода, а то и больше. Причёску сменил и похудел ужасно — одна кожа да кости. Ведёт себя чересчур сдержанно, отстранённо и не рассказывает почти ничего. Больше всего пугает его взгляд — по-взрослому тяжёлый, хмурый, беспомощный. Глория с трудом узнаёт в этом парне своего сына.

— Я боюсь туда идти… — голос Тарьея натягивается струной и лопается с режущим треском, — после всего, что произошло.

— Ты — наш сын, и мы всегда будем любить тебя, что бы не случилось, — мама беззвучно подходит к Тарьею и со спины обнимает за плечи. Мягко смотрит на его отражение в зеркале и гладит по макушке, как в детстве. Она точно знает, что никогда не перестанет любить своего сына. Сплетни, колкие насмешки — всего лишь источник человеческой глупости, которую нужно задавливать в зародыше, пока не заполонила грудь сизым дымом. Ничто не заставит Глорию отказаться от собственного сына. — Мы не должны были отпускать тебя.

— Всё хорошо, мам, — Тарьей улыбается всполошенно грустно и уклоняется от внимательного взгляда матери. Сейчас ему меньше всего на свете хочется её расстраивать. Сандвик уже и так неслабо поиздевался над ними: заставил волноваться, обвинять себя во всех смертных грехах, а ведь всегда был виноват только он, и от этого не уйдёшь. Морозно-тяжелый шлейф вины, окутывающий спину, гложущий сердце. — Не будем вспоминать об этом.

— Не нравишься ты мне, Тарьей, — Глория качает головой и нехотя отпускает сына. Вязкое замешательство в его глазах режет больнее ножа, барабанит током по вискам, сыплет солью на открытые раны. Она не понимает, что творится с её сыном. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит, ты ходишь как в воду опущенный уже второй день. Ты точно больше не обижаешься на нас?

— Мам, мне не в чем вас обвинять, — Тарьей сидит на диване, нервно болтая ногой, и прячет уставшие глаза за раскрытой ладонью. Сердце матери не обманешь: она слышит уже вторую ночь подряд, как Тарьей давится рыданиями в подушку, а потом закрывается в ванной до самого утра. — Вы не могли понять меня, а я пытался наказать вас за это и сбежать. Теперь всё это в прошлом, и я с вами.

— Ладно, не будем о грустном, — Глория сдаётся и порывистым шагом следует к двери, даже не оглядывается ни разу. Теперь она уверена на все двести процентов, что поступила правильно. Мать позаботилась о сыне. — Собирайся, мы с папой будем ждать тебя в машине.

*