Одиночество в глазах (СИ)

— Ты безумно соблазнительный в костюме, — Хенрик бережно касается ладонью щеки, и Тарьей широко распахивает глаза. Холм победно улыбается и руку убирать не торопится. Сандвик не ждал открытого проявления нежности, не надеялся увидеть знакомую тёплую улыбку, но Холм настроен более чем решительно, иначе попросту не приехал бы. — Тебе идёт бабочка, которую я подарил.

— Это моя любимая бабочка, — Тарьей заливается краской, плавится под бархатными прикосновениями родных рук, и коленки подкашиваются от страха. Нежданная близость накрывает волной, затапливает разум, душит, и это уже ненормально. — Я пойду поставлю цветы в вазу.

— Стой, подожди пожалуйста, — Хенрик не даёт вырваться, не позволяет сдвинуться и лишь крепко держит за плечи, всем телом прижимая Тарьея к кухонному. У Сандвика в груди вместо сердца раскалённый уголь переворачивается, и бисеринки пота щекочут висок.

— Что? — Тарьей испуганно поднимает глаза, облизывая губы. Впервые за три недели так близко — в глаза. Пусть Холм никогда из рук его не выпускает — таких цепких, горячих, родных.

— Я должен извиниться перед тобой за то, что тогда так поступил — пропал неизвестно куда, да ещё и на все твои звонки и сообщения не отвечал, — Хенрик чеканит как по нотам, не открывая глаза, и Тарьей послушно проглатывает каждое его слово. — Когда Лиза наконец мне дозвонилась и рассказала, что ты уехал в Берген, я чуть с ума не сошёл. Я подумал, что потерял тебя навсегда.

— Я больше не мог оставаться в Осло, зная, что ты меня ненавидишь, — Тарьей виновато всхлипывает, обводя клейким взглядом свои ботинки. Он так и не научился смотреть в глаза и говорить откровенно, не запирая чувства под замок. Вечно мычит себе под нос, краснеет, как девчонка, и страхом паническим давится. Маленький ребёнок. Даже извиниться перед любимым человеком мужества не хватает.

Сердце загорается предупреждающе красным, воет сиреной о помощи, когда Хенрик слышит в голосе Сандвика слёзы. Как тогда, два месяца назад, когда бежал за ним даже без прозрачной надежды быть замеченным, услышанным, понятым. Просто боялся его потерять и бежал следом, тормоша замученные лёгкие оковами ребер. Шестеренки срывает будто по щелчку пальцев — одним тихим всхлипом, и Холм сгребает Тарьея в охапку. Загораживает от всего мира, обнимает крепко-крепко и мажет подбородком по шее. Он простил его, простил, почти что сразу, потому что не может по-другому. Никак.

— Ти, какой же ты дурак, — пронизывающий голос Хенрика струится у Тарьея под кожей. — Если бы ты знал, как сильно я тебя люблю. Я злился, мучился и не понимал, что нужно делать. Но я понял одно: несмотря на все трудности, мои чувства к тебе не изменятся. Я не могу представить свою жизнь без тебя.

— Прости меня, Хенке, прости, — Тарьей утыкается носом Хенрику в грудь и бормочет смущённо, расплывчато. — Я не должен был тебя предавать, я не должен был целовать Германа. Всё, что было до тебя, — это прошлое, а ты — моё настоящее и будущее. Я люблю только тебя.

— Я знаю, малыш, знаю, — Хенрик обнимает ещё сильнее и улыбается, по-детски счастливо и широко. Он снова вспоминает маму Тарьея и мысленно её благодарит. Кажется, у него будет самая добрая тёща. Потому что муж определённо будет самый лучший, самый любимый. — Есть один способ, который поможет нам забыть о прошлом навсегда.

*

Хенрик толкает Тарьея в сторону кровати, надавливая горячими ладонями на плечи, и опускается перед ним на колени. Он лукаво улыбается, обнажая белоснежные зубы, и скользит пальчиками по ткани брюк, обтягивающей колени Сандвика. Медленно стягивает с него штаны, будто испытывает, дразнит, издевается. Хенке опускается к Тарьею на колени, поставив ноги по обе стороны, и пристально заглядывает в сверкающие возбуждением глаза. Холм даже представить не мог, что его мальчика так легко завести. Он обводит пальцами бледные скулы, касается большим пальцем линии губ и хитро прищуривается. Хенрик ведёт какую-то двусмысленную игру.

Пальцы Хенрика опускаются ниже — царапают гладкую шею, пуская электрические заряды по артериям. Тарьей подтягивает Холма ближе, и тот начинает ловко расстёгивать его рубашку, но отпечатки румянца на щеках выдают его с потрохами. Он так долго ждал этой близости с Хенриком, но в то же время боялся. Сандвик уже давно не девственник, но с Хенке хочется по-другому. Медленно, сладко, особенно. Чтобы запомнить каждый миг.

Хенрик решительно двигает бёдрами, скользя по чужому паху, и пускает новую волну возбуждения, заставляя Тарьея краснеть, как девчонку. Но смущение растворяется в воздухе ровно в тот момент, когда Холм добирается до последней пуговицы. Хенке не хочется снимать рубашку с Сандвика, и он лишь раздвигает её полы в стороны: Тарьей выглядит до одури сексуально. Хенрик не хочет снижать собственное возбуждение ни на градус.