Одинокая орешина

— За вас, ребята, — почти со слезами в голосе произнес Аматуни, потом подошел ближе и тихонько коснулся стаканом камня с именами: чокнулся с одним, вторым, третьим и так до последнего. — Эх…

Антонян выпил молча, и что-то в нем вроде бы надломилось. Устало опустился на камень.

Учитель сделал глоток и снова подлил в стаканы.

Выпили.

А потом выпили то, что осталось на донышке.

— Никто к тебе не вяжется, учитель?

— Да кому ко мне вязаться? Если бы!..

— Ха-ха-ха! — засмеялся Антонян. — Если что, звони, приедем…

Они ведь знали, что в селе последний телефон отключен три месяца назад.

— Да, хотя… Ну тогда какого-нибудь пацана за нами пошли.

Усомнились: а кого?

— Официальную бумагу напиши. Мы уши им оборвем.

Знали, уже три месяца село писем не шлет, пе получает — почту упразднили.

— Я закричу, — печально сказал Камсарян. — Закричу, вы услышите.

— Отсюда в райцентр? — простодушно удивился Антонян.

— А чем я хуже Огана Горлана?

— Кто такой Оган Горлан? — спросил Аматуни.

Антонян со снисходительной усмешкой взглянул на сержанта. Аматуни опять спросил:

— Что — человек такой горластый был?

— Был, — сказал Камсарян.

— Хороший день, — улыбнулся Антонян. — Горы, солнце. — Потом обернулся к Аматуни: — Оган Горлан был двоюродным братом Давида Сасунского.

— Братом его отца, — уточнил Камсарян.

Сели, закурили.

Камсарян был занят своим делом — скоблил, чистил памятник.

— Пошли, — сказал Антонян, — Овик, наверно, на земле спит — простынет.

— Тан не выпил, лейтенант.

— Подумай, учитель. И нас ведь жалко.

…Камсарян грустно глядел вслед уходящим. Уходили люди. Хоть полчаса, да было на две души больше в Лернасаре. Немного погодя затих шум мотора. Потом машина вынырнула уже далеко, у кладбища.

— Уехали? — послышался голос Огана. Оп, оказалось, тут, за ближайшим камнем, сидел — ждал, пока уедут. — А зачем приезжали?

— Ребят помянули.

— Для того и явились?

— А что, мало?

— Э! — недоверчиво махнул рукой Оган и засеменил прочь. — Пойду книжку почитаю.

Камсарян остался один. Возле памятника. В селе. А может, на всем белом свете. И почувствовал себя вдруг последним жителем Земли. Посмотрел на горы печально, дружелюбно. Они тут останутся, им переезжать некуда, потолки городских квартир для них низковаты. Но горы не сдвинутся с места и в том случае, если потолки сделать на высоте трех-четырех тысяч метров. Небо — их потолок. Ни горы не уйдут, ни он не уйдет. Понял вдруг, что не имеет права умирать, хотя, возможно, жизнь — наказание, а смерть — сладкое блаженство.

Вдали — дзинь! дзинь! — прозвенел звонок. У Соны уроки кончились, подумал Камсарян и усмехнулся, глубоко затянувшись сигаретным дымом. Смотрел, как белесоватый след дымка растаял в прозрачном воздухе, исчез в мгновение ока. Кто там идет? Незнакомый, русоволосый. Усы, борода. Значит, молодой.

Незнакомец подошел, остановился у памятника и несколько мгновений молча его разглядывал.

— Здравствуйте, — заговорил он на ломаном русском. — Красивая ваш деревень. Мне рассказывали много.

— Здравствуйте, — сказал Камсарян. — Кто рассказывал?

— Я немец. Берлин. Учусь Ереван университет.

— Пешком пришли?

— Да, пешком. Удивительный ущелье. Где вы взял столько камень? Церков далеко?..

— Которая? У нас их три. Самая далекая вон та. Видите? — указал он на Одинокую часовню, вырисовывавшуюся на вершине скалы. — Церковь святого Степаноса в ущелье. Склон очень крутой, палку возьмите. Церковь Спасителя над водопадом. Разрушилась.

— Что еще могу видеть ваша деревень?

— Идите, все увидите. На кладбище были?

— Да. Прекрасный кресты.

— Вы не голодны?

— Спасибо, на дорога кушал.

— Если буду нужен, спросите, где дом учителя. — И усмехнулся — кого он спросит? — Вон тот, между двух развалин!

— Найду.

Больше незнакомец ничего не спросил и стал медленно подниматься к Одинокой часовне.

Камсарян сел на ступеньку памятника, закурил.

7

Кладбище было свидетелем рождения Лерпасара — по старым надгробьям можно определить, когда родилось село. Кладбище станет свидетелем и смерти Лернасара — по новеньким надгробиям лет через пять — десять можно будет определить, когда село умерло. Камсарян представил себе эту недалекую перспективу.

— Этому не быть! — сказал он в полный голос, глядя на восьмисотлетний хачкар вардапета[69]. Этот хачкар — свидетель рождения села и ровесник монастыря святого Степапоса. Видно, под этим прекрасным хачкаром и погребен один из настоятелей. Но какой?.. Село несколько раз побывало в руках турок — это еще в первую мировую войну. Главной заботой турок было взорвать монастырь, Сделали подкоп под основание, заложили взрывчатку. От взрыва рухнул купол, а стены все-таки устояли. В расщелинах фундамента и по сей день чернеют пробоины. Видно, взрывчатки не хватило или что-либо другое помешало. Зря потели, стало быть, бедняги…