Одинокая орешина

Только вот орешины, несведущие в людских делах-заботах, каждою весною пробуждались вновь, и наливалась их листва густой и теперь, увы, уже ненужной зеленью…

13

Утром, в день свадьбы Врама, неожиданно заявился в село Армен. Он был одноклассником Врама. Тот послал ему в Ереван умопомрачительную телеграмму: «Друг поэт не приедешь ли к другу шоферу на свадьбу если б твоя была я бы ползком приполз».

Камсарян несказанно удивился появлению сына, а Сона прямо-таки запела от радости.

Отец сказал:

— Прочел твои стихотворения. Не понял.

— Фотография отличная, — вмешалась сестра, — Девчонки с ума сойдут.

— Я книгу в издательство отнес, — сообщил Армен. — В конце года напечатают… В Венгрии побывал…

— А я в Венгрию пешком ходил, — сказал отец хмуро. — Будапешт очень изменился?

…Брат с сестрой поднялись к Одинокой часовне.

— Это ты ее так назвала?

— Как раз и нет, — засмеялась Сона. — Старое предание ее так называет.

— Расскажи, может, пригодится и мне.

— Рассказать? Ну так вот, значит. Много лет тому назад лежало наше село тут, вокруг церкви и часовни. И вдруг однажды ночью все сельчане видят один и тот же сон. Представляешь, все один и тот же! Явился к ним Злой Дух и сказал, что, если они в три дня не уйдут из села, все дома заполнят змеи и скорпионы. Ну, люди, конечно, в панике бежали — спустились пониже. А верхние дома мало-помалу разрушились и сровнялись в конце концов с землей. И церковь превратилась в развалины. Только часовня, как видишь, все стоит.

— Я где-то об этом читал, — перебил ее брат. — Потом скопом вон ту церковь построили. Все строили, кроме Саргиса Назаряна, — взглянул на выбитую на стене надпись. С годами она поросла мхом, позеленела, и несколько ящерок трепетали между каменных строк. — Вот и ящерицы надпись читают, грамотные, — не было в его голосе ни издевки, ни боли. — Жестокие были наши предки…

— Нет, справедливые, — поправила брата Сона.

— Справедливые? А нам в наследство оставили имя того, кто церковь эту не строил! Не строил, понимаешь! Только, пожалуйста, не призывай на помощь классиков «Живуче зло на белом свете. Так будь же проклято оно!..»

Сона пристыженно улыбнулась, потому что на память ей пришли именно эти строки Туманяна.

— И сколько уж веков живет имя того, кто не строил! А строители? Кто они? Скажешь, все село? Расплывчато это, знаешь ли. Эдакая стоглавая амеба, медуза! А имя Саргиса Назаряна осталось. Стало быть, можно стать бессмертным, даже ничего для этого не сделав!

Сона стояла в задумчивости, словно бы и не слыша брата.

— Пошли, — сказала. — Ты так изменился, Армен…

— А вот ты-то, монахиня, не меняешься. Ты сделалась частью так называемых «всех», щупальцем невидимой медузы…

Сона странно взглянула на брата, но в ответ не произнесла ни слова. Ей почудилось, что Одинокая часовня услыхала его слова и сделалась еще печальнее.

— В Будапеште триста двадцать восемь церквей, — сказал Армен.

— А венгерки красивые?

— Не красивее тебя. Когда ты замуж выходишь?

— Не стать ли мне монахиней? Подкину тебе материал для поэмы. «Таинственная монахиня горных склонов…» А?..

— Пропащий ты человек, сестрица.

— Давай к Красавице спустимся.

— А что, в нашем селе еще есть красавицы?

— Речка. Забыл ты, что ли?

— Мне утром рано уезжать, в городе дел полно. Нужно написать впечатления о Венгрии. Обещали напечатать.

— Расскажешь?

— Некогда мне рассказывать, девица-красавица. Вот напечатают — прочтешь… Изумительный вид. Настоящая Швейцария…

— А знаешь, я ведь твоих стихов не поняла.

Брат взглянул на сестру с нескрываемой усмешкой:

— Еще раз прочти. Было бы удивительно, если бы ты поняла с первого раза… Фолкнер говорит…

Облака окутали Печальную гору, обволокли ее со всех сторон, и только снежная вершина поблескивала в солнечных лучах. Одинокая часовня стояла на горе устремленная ввысь и беззащитная, а вокруг нее простиралась каменная пустыня — ни земли, ни зелени. Может, легенда права?

— Десять дней назад сюда немецкий студент пришел, бродил целый день, фотографировал. С отцом разговаривал. Сказал, что в восторге от Одинокой часовни — ничего подобного он даже в Европе не видел.

— Ну, а отцу это, конечно, маслом по сердцу?

Армен засмеялся, нет, захохотал! И как-то странно отозвалось ущелье. Чуждым и наглым показался его смех рядом с вечной песней водопада, рядом с фиалками, расписавшими собою горный склон, рядом с безмолвием Немой горы.

— Отец и сам знает, чего она стоит, — обиделась сестра. — А ты стал злым, Армен. Злой — и вдруг поэт?..

— Добрых поэтов я еще не встречал. Я ведь с ними теперь много общаюсь.

С глубокой скорбью, более безнадежной, чем скорбь Одинокой часовни и Печальной горы, посмотрела сестра на брата, которого не видела несколько месяцев и которого, как ей показалось, она теряет.

14