Одинокая орешина

Свадьба длилась всю ночь еще и потому, что спать гостям было негде, хотя «гости» эти приехали в свое село, а в селе находились останки их домов. Стены. Слепые окна. Рухнувшие потолки. И больше ничего… Вот потому-то свадьба и должна была тянуться всю ночь, чтобы гости, встав на рассвете из-за стола, могли немножко тут побродить, поворошить в себе воспоминания о былом. Многие, наверно, на кладбище поднимутся — у кого там нет родных? Попытаются привести в порядок дорогие могилы, начнут выдергивать колючки, бурьян, потом увидят, что это напрасное занятие, сядут на могильный камень, закурят. Бабушка Маран непременно поднимется с ними, даст каждому по кусочку запылившегося ладана, и немного погодя ладан воскурится над могилами. Аромат его наполнит ущелье и людские сердца каким-то смутным и нереальным трепетом.

Потом опять спустятся к дому Андока, проводят отъезжающих. Из приехавших уедут все, кроме невесты. Она останется, и в умирающем селе будет одним жителем больше. Только вот надолго ли?..

— Говоришь, в одну ночь все село сбежало?

— Какое село? Куда?

— Ты мне вчера рассказывала. У Одинокой часовни. Часовня осталась, а люди сбежали. Все до единого?

— Все до единого, — подтвердила Сона. — А вот Аидок из другой легенды не поддался страху.

— Да знаю я. Гора загрохотала: иду на вас! Все село в панике бежало, только один, по имени Андок, встал против скалы и сказал: «Ну, давай, иди!» И скала, представь себе, не двинулась.

— Потому что хоть один да не удрал, встал перед ней.

— Хорошая сказка, — произнес Армен. — Именно под этой скалой построил Андок себе дом? Да?.. Отцу, наверно, кажется, что он, так сказать, Андок нашего времени — может встать перед скалой, сказать «ну, иди!», и она послушается… Нет, перед отцом не скала из легенды.

— Да он подобной арифметикой и не занимается.

— О, ты не знаешь этих провинциальных философов, этих запоздалых донкихотов!

— Замолчи, прошу тебя!

Армен был порядком пьян.

— Они, эти донкихоты, выставляют свои добродетели, Мол, вы — это мы с тобой, Сона, — живете только сегодняшним днем, а мы — то есть они — видим на тысячу лет вперед. Вы — то есть наше с тобой поколение — только удовольствия получаете, тратите, жизнь прожигаете, а мы, то есть они… Да что, в конце концов, такого случилось? Село в горах, дорог нет, месяцев семь-восемь в году оно отрезано от мира. Разве плохо, что их чин чинарем переселяют в другое место — с приличными домами, школой, баней? Тут, правда, несколько хачкаров останется, ну и что?..

Сона долго смотрела на брата широко открытыми глазами. Ничего ему не сказав, она поднялась и как-то отрешенно вышла из дома, где гуляла свадьба.

— Что, я не прав? — закричал ей вслед Армен. — Не прав, так спорь, убеждай, приводи факты!.. Святая… Хочешь, монахиня, я тебе джинсы привезу?..

Последних слов Сона уже не слышала.

Одинокая часовня всхлипывала всеми своими несуществующими колоколами. В нее вползли змеи, обвились вокруг колонн, облепили стены так, что камня уже не было видно. Змеи ползли, свивались в клубок, и зеленые глаза их хищно посверкивали. Сельчане давным-давно бежали в долину, церковь разрушилась до основания, а змеи, скорпионы и прочая нечисть устраивали теперь пиры среди развалин. Тонкостанная хрупкая часовенка все это терпела, покачивалась, как тополек под ветром, гнулась тростинкой, но стояла, не падала. И крест на ее макушке то блестел в светлых небесах, то пропадал в иссиня-черных тучах.

Что, и сейчас стадо баранов ползет вверх? А на руинах церкви пляшет Злой Дух — тот самый, что в одну злополучную ночь приснился всему селу, — грохочет, давится хохотом?

Бараны ползли вверх, в небо, по лестнице из змей. Вот первый достиг купола, вот вытянул морду к серебряному кресту и принялся его жевать, как траву, как солому, как ячмень. Пожевал-пожевал, а потом сплюнул вниз, с высоты часовни. Но что за чудо — на куполе опять тут же вырос крест. Следующий баран пожевал и выплюнул этот новорожденный крест. И опять крест мгновенно вырос на куполе. И опять, и опять… Бараны его все ели, ели, но крест продолжал возникать.

Веревочная лестница из змей все слабела и вдруг развязалась, и бараны, как пустые мешки, рухнули вниз. Часовня осталась — гордая и недоступная. И крест тоже остался. А иссиня-черные тучи куда-то уплыли.

Часовня, стоявшая на высокой скале, казалась обнаженной тонкостанной красавицей в прозрачной черной туфовой вуали.

Что это было — эхо старинной легенды или мираж, промелькнувший перед глазами Соны, когда она, бежавшая со свадьбы, увидала вдали, р чистом лунном свете гордую Одинокую часовню?

— Простынешь, Сона. Пошли в дом, — позвал ее брат.

— Я видела ужасную картину, Армен…

20

— Я тебе удивляюсь, отец. Ты ведь образованный человек. Неужели не видишь, куда идет мир.

— А разве он куда-нибудь идет?..

Был солнечный полдень, гости разъехались, село дышало покоем.

Отец с сыном лежали на траве.

— Значит, говоришь, мир куда-то идет… Да, расскажи-ка, что ты в Венгрии видел?

— Много чего… Пап, ты собираешься крышу подновить?