Одинокая орешина

— Да, а что? Краски купил. Не знаю, в синий цвет выкрасить или в красный. Ты что советуешь?

— Но… папа… стоит ли?.. Скоро и Сона замуж выйдет…

— Хочешь сказать: выйдет замуж, уедет, и ты, отец, помрешь не сегодня завтра — тоже, стало быть, покинешь село. Для кого же тогда крышу красить? А еще, мол, раздумываешь, в красный или синий цвет. Будто не все равно, какого цвета крыша рухнет.

Армен оцепенел — слова застряли у него в горле. Он показался себе магнитофонной лентой — отец нажал кнопку и услыхал мысли Армена… только вот в исполнении собственного голоса.

— Отпуск у тебя будет? — весело спросил отец. — Давай сюда приезжай. Вместе крышу починим. Сам и краску выберешь, — он пошел к дому, на ходу обернулся: — Да, да, если тебя красный и синий цвет не устраивают, сам купи и привези любую краску. Только не желтую — не люблю желтого цвета.

Армен закрыл глаза, чувствуя сквозь опущенные веки острое покалывание лучей горного солнца. И опять услыхал голос отца:

— Тан выпьешь?

— Лучше кофе, — ответил он почти непроизвольно.

— По части кофе — Сона. Сейчас придет, уговорим ее сварить. Так что там в Венгрии?..

— Знаю, — нервно перебил его Армен, — хочешь сказать, ты Европу пешком прошел, за Венгрию кровь проливал…

Камсарян мягко засмеялся:

— Эх, сынок, плоховато у тебя с нервишками. Не поверишь, я бы все отдал, если бы ты мне как следует описал Венгрию. Тобой увиденную. Замеченный тобою камень, человеческое лицо. Но что ты мог увидеть в сумасшедшей беготне? Два аэропорта, три гостиницы, несколько ресторанов и конечно же памятники, названия которых ты, ясное дело, забыл. Но есть энциклопедия — откроешь, прочтешь, узнаешь, что видел… А из Гарни в село ты пешком возвращался? В ущелье спускался? Вчера я был в ущелье. Все цветет — персики, абрикосы. Ну а миндаль давно в цвету.

— Миндаль?..

— Шел я ущельем, смотрел на камни, на цветы, слушал птиц, голос воды. Вот и ты пройдись пешком и напишешь книгу «Лернасар — Гарни», а потом «Лернасар — Ереван». Такие книги можно создать! Смеешься. Мол, что за путь! Вот «Ереван — Сингапур», «Ереван ~ Аляска» — это да, стоит взяться. Только что вы там в этой спешке увидите?.. А вот если хорошо опишешь Лернасар — Гарни, похвалю. Всего-то двенадцать — тринадцать километров. Если же по воздуху, километров пять, не больше. Сможешь? Да ты знаешь название хоть одного растения? Дерево одно от другого отличишь? Знаешь, как миндаль цветет?..

— Миндаль?

— Миндаль, сынок… — И яростно выдрал клок земли с травой, цветком и колючкой. — Можешь ты мне все это по имени назвать? Ядовитые они, безвредные, сладкие, горькие?.. — указал на куст в поросли с очень широкими листьями, похожий на виноградную лозу, — Знаешь, как он называется? Переступень. Правда, здорово? И плоды его виноград напоминают. Говорят, и женского пола он бывает, и мужского. Да, да, не смейся. Чудесное лекарственное растение. Насколько мне известно, в Армении он только у нас растет — в нашем ущелье. Я у Срвандзтяна[73] читал, что в долине Мшо его когда-то много было. Корень у него горький-прегорький, по средство превосходное от ран — на глазах заживают. И сломанные кости срастаются.

Армен поднял вверх обе руки:

— На ботанике я срезался, отец. Сдаюсь.

— Ты на родине срезался. — Камсарян сказал это неожиданно серьезно. — Предмет, который я у тебя спрашиваю, называется родина…

В тот же день вечером Армен с товарищами будет сидеть в одном из ереванских кафе и беседовать о том о сем, рассказывать о Венгрии, о венгерках, но на своем внутреннем экране («Почему может быть внутренний мир, а внутренний экран — нет?» — подумает он) все время будет видеть дрожащие руки отца, которыми он трясет перед ним, Арменом, непонятный и безымянный для него букет из травы и цветов. И все время будет слышать вопрошающий голос отца: «Знаешь, каким цветом миндаль цветет?..»

…А Саак Камсарян увидал той ночью удивительный сон. Будто собрались в селе жители за всю его тысячелетнюю историю. Негде яблоку упасть. И на улицах, и в домах, и на крышах — везде и всюду народ. Люди сидят на камнях, свисают с ветвей орешин, а несколько человек покуривают себе на облаках. Невесты всех времен в белом, лица их прикрыты фатой. На площади, стоя плечом друг к другу, дудят во всю мощь своих легких зурначи. Мамбре Дрноян крутит «кино». Мамбре усталый, весь в поту, но довольный — говорит без устали: «Первая картина о Лондоне, столице Англии, вторая — о слонах Индии, третья — о красавицах Парижа, четвертая — о юных девах Греции…» Мужчины, особенно молодые, восхищенно и долго смотрят на юных дев Греции — Мамбре не возражает.

И вдруг появился откуда ни возьмись самый долговязый сельчанин — Оганес. Сидит на осле, а ноги свисают до земли. «Интересно, — подумал Камсарян, — если убрать из-под него осла, он заметит?»

Люди прыгают с крыши на крышу, с дерева на дерево, с ветки на ветку. Не переставая звонят колокола Одинокой часовни, а водопад поет какую-то очень знакомую песню.