Одинокая орешина

Потом, разорвав завесу тумана, вошли они в разрушенную кузницу, и вскоре в горниле уже плясал огонь, веселый и языческий. А кузнецы подняли свои тяжеленные молоты, чтобы пробудить мир от ночного дурмана.

Грох!.. Грох!..

«Что вы куете, кузнецы?» — доносилось с разных концов пробудившегося мира.

«Лемех мастерим». — «Полно тракторов, а эти лемех куют… полно… тракторов… а эти… лемех…»

Огромный лемех огромного плуга лежал на наковальне подобно слитку оранжевого солнца, и могучие молоты опускались на этот слиток.

Грох!.. Грох!.. Кузнецы продолжали битву с огнем.

Кузница ожила, заполнилась волшебными мотыльками огня, стены ее заплясали. Мехи раздувались подобно грандиозным легким мамонта, и сама кузница походила на живое, дышащее существо — вот-вот вся заходит ходуном, взревет.

Три кузнеца — дед, его сын и внук — ковали лемех.

Пот стекал с их честного чела, струился по литому телу. Вены напряглись — казалось, вот-вот лопнут.

А кузнецы поднимали молот подобно знамени и опускали подобно мечу.

— Кузнецы возвратились! — прогремело над Немой горой. — Пробуждайтесь! Кузнецы возвратились!

…Саак Камсарян вскочил, разбуженный собственным голосом. Протер глаза.

В селе было темно. Рассвет все не наступал.

А три кузнеца конечно же тут — разве они уходили, чтобы возвращаться? Они навеки рядом, вместе… на кладбище.

26

Саргиса Мнеяна сняли с поезда на станции Михайловская Новосибирской области. Минут за пятнадцать до прибытия на эту станцию у него начался сердечный приступ, и железнодорожный врач категорически запретил продолжать путь:

— Отлежитесь, отдохните дней пять-шесть, в Михайловской хорошая больница, а потом — пожалуйста. Билет ваш не пропадет, оформят все, как положено.

— Пять-шесть дней… Значит, я на майские праздники приеду в Армению… — последние слова он произнес по-армянски, потому что говорил их себе, и врач, естественно, ничего не понял.

— Что вы сказали? — спросил он.

— Ничего, — ответил старик, — хочу на майские праздники быть дома. — «Быть дома»… Саргис Мнеян услышал отзвук собственного голоса. Значит, он едет домой?

За эти годы дом у него был в разных местах, и переделал Саргис Мнеян тысячу дел. Нет, недовольства он не испытывал, но все-таки какую-то осечку жизнь дала. Может, то, что детей у него нет? С первой женой он скоро разошелся. Работал тогда на строительстве, в Семипалатинской области. Жена была медсестрой, через ночь дежурила в больнице. А он, как дурак, из-за пустяка к ней прицепился — ревность его точила. Молод был, горяч, вот и убил только-только нарождавшееся чувство: «Или я, или больница!» — «Ну, если ты так вопрос ставишь, то больница, — сказала жена. — Ты без своей работы не можешь, я без своей».

Однажды ночью он увидел около жены в машине «скорой помощи» какого-то молодого человека — видимо, это был врач. Развелись. Да, молодой был, горячий.

Начал кочевать: месяц тут, месяц — за тысячу километров отсюда. Мало-помалу кочевая жизнь проникла ему в плоть и кровь — хороша! Потому-то и разрушилась его новая семья. Вторая жена не желала без конца сниматься с места. Ей нужен был домашний очаг, тепло, дети. Она была беременна, когда они однажды проспорили всю ночь. Он решил податься в Иркутск. Он! Решил! «Мои родные тут, — заявила она и подкусила: — Ты родину потерял, так и мне, что ли, терять?..» — «У нас слово мужчины закон!» — «А у нас женщина и мужчина равны!» — «Да плевал я на такое равенство!»

Жена оставила его и ушла к родителям. Саргис Мнеян был уверен, что через несколько дней она одумается, вернется. Ан нет — пришла повестка в суд. После Саргис Мнеян узнал, что ребенок, которого он так ждал, на божий свет не явится.

Он пил беспробудно целую неделю, проклинал жизнь и жену — вернее, бывшую жену. А потом купил билет на самолет и через два часа приземлился в Иркутском аэропорту.

Эх! Воспоминания пронзали его больное сердце, но где кроется ошибка, он так и не мог попять… Армения в те годы из него улетучилась, кочевая жизнь казалась привлекательной: сегодня тут, а завтра там, корней нигде не пускаешь, волен, как ветер, — лети, касайся чего хочешь. Зарабатывал хорошо, и деньги тут же проматывал, однако был уверен: они и завтра будут…

— Попробуйте подняться. Спокойно, без усилий. Вог так.

Чей это голос^ Открыл глаза. Возле него стояли двое мужчин в белых халатах и женщина. Заметил еще в коридоре врача.

— Не забудьте взять вещи больного, — предупредил врач.

Вещи — два тощих чемоданчика.

Саргис Мнеян посмотрел на них с несказанной печалью: а ведь не думал, что за тридцать лет кочевой жизни только и скопит-то добра, что два жалких чемоданчика.

27

— Тех мерзавцев поймали?

Лейтенант Антонян, инструктировавший в кабинете начальника дежурных милиционеров, не заметил, когда вошел Мигран Восканян. Дежурные стояли, вытянувшись по швам, а он сидел на стуле начальника. Курил. Ему нравилось, чтобы подчиненные стояли перед ним навытяжку. Как сигареты в пачке «Ахтамара» — одна к одной, с черными головками. Жаль, что в этой «пачке» всего восемь сигарет — такой тут милицейский состав.

— Я тебя, лейтенант, спрашиваю — поймали?..