Одинокая орешина

Антонян властным движением руки отпустил подчиненных.

— Даже бабочку нелегко поймать, товарищ Восканян. Ты пробовал? Ну а хулиганов тем более.

— Что, в Ереван обратиться? — холодно прервал его Восканян.

— А зачем в Ереван? — с тревогой в голосе спросил Антонян: его начальника повысили по службе, и он теперь не терял надежды, что… — Мы, Мигран, этим занимаемся. Но негодяи-то, видать, не нашенские — я своих, как пять пальцев, знаю.

— Вы ведь одного поймали. Ну и что?

— Поймали-то поймали, да очная ставка не подтвердила. Ни сын твой, ни та девочка — как ее звать-то? — его не признали. Но мы его не отпустили — и у этого наверняка рыльце в пушку… Как там у вас учитель Камсарян поживает?

— О твоем здоровье справлялся.

— Не жалуюсь, — до Антоняна не дошла откровенная издевка. — Крышу, говорят, покрасил?..

В Мигране Восканяне возникло неодолимое желание схватить со стола пепельницу и запустить в лоб Антоняну — настолько узкий, что на нем уместилась одна-единственная морщина. Почему ок вдруг морщину эту заметил?

— Собачья жизнь, — вздохнул лейтенант и потянулся к звонку. — Только семь человек тебе подчиняются, а остальные, с жены начиная, орут!

28

Сона лежала на горном склоне, который, казалось, только что покрыли зеленой краской. Смежила веки. В небе горело огромное солнце, вокруг царила нетронутая тишина.

Левон, сидевший рядом с Соной, вдруг заметил, нет, вернее, почувствовал, как подрагивает ее блузка, словно колотятся под ней два небольших сердечка. Нежный, почти прозрачный шелк не скрывал, а, напротив, как бы подчеркивал упругость молодой груди.

Левон почему-то сказал:

— Девушки теперь лифчиков не носят. Такая мода.

— А я ношу, — Сона ответила автоматически, мысли ее были совершенно в другом месте.

— Носишь? Мне показалось, что и ты…

Руки его сами собой потянулись к ней, и уже в следующее мгновение он смотрел поглупевшими от восхищения глазами на ее обнаженную грудь, которая была до страшного близко.

— Сона…

Девушка все еще пребывала в дреме. Солнце ее разморило? Весна? Заботы? Левон поцеловал ее в губы, в шею, в грудь… Сона пыталась оттолкнуть его, но с какой-то покорной безнадежностью…

Сияло солнце, царила весна, земля была мягкая и горячая, а Сона — двадцатидвухлетняя.

— Левон… прошу тебя… Левон…

Потом глаза ее потухли, тело ослабло, и она стала просто женщиной, причастившейся к наивысшему таинству своего пола.

А Левон?.. Почему он вдруг вспомнил свою первую женщину? Когда это было? Сколько лет назад?.. Почему именно в этот момент должно было всплыть ее лицо? Белобрысенькая, глаза светлые, круглые… Провели тревожную ночь в студенческом общежитии, в его комнате (сосед Левона ушел на ту ночь якобы к дяде, но кто его знает), прислушиваясь к предательским шагам в коридоре.

А на земле — они с Соной одни, и могло показаться, что нет больше никого в целом мире. Единственный свидетель — бог, если он есть и если в этот момент он случайно взирает с небес…

Левон почувствовал неодолимое желание закурить. Где пачка сигарет? А, вот. Отыскал коробок спичек, закатившийся в траву. Зажег спичку…

И от этого звука Сона открыла глаза, словно пробудившись от дремы. В ужасе вскочила, потом опять опустилась на землю, увидев, что полураздета и Левон смотрит на нее.

— Бесстыжий!

Что это она — в шутку, всерьез, выкрик этот ею выстрадан?

— Ты прекрасна, Сона, — в голосе Левона страсти уже не было, но слово «прекрасна» показалось ему подходящим.

Он с удовольствием курил, и в мыслях его пробуждались заботы, о которых он только что напрочь забыл. Завтра ответственная операция. Назревает конфликт с главврачом. «Надо ему хвост прижать», — счетная машина мозга получила задачу.

Сона со стыдом и ужасом взглянула на свою обнаженную грудь и тут же застегнула пуговицы.

— Твоей груди знаешь бы кто позавидовал? Сама… — он не мог подобрать имени: Афродита? Софи Лорен?..

Но в голосе его уже появились нотки собственника: все, в том числе и грудь эта, теперь принадлежит ему.

— Ненавижу всю вашу породу!

А что она знала о мужской породе? Левон был се первым мужчиной. И произнесла она это мягко — не для того, чтобы обидеть, а для того, может быть, чтобы стать ближе ему новой неуловимой черточкой.

— Закуришь? — вдруг спросил Левон.

Для него самого вопрос прозвучал неожиданно: просто сработал механизм прежнего опыта.

— Дура! — Сона залепила ему пощечину. — Какая же я дура!

Левон почему-то вспомнил еще одну женщину, с которой провел время в гостинице, но домой провожать ее не стал. Она оделась, собрала свои вещи и ушла какая-то рассеянная, разбитая. А немного погодя раздался телефонный звонок: «Я бы на твоем месте все-таки проводила…»

Почему он ее вспомнил? Да и при чем тут Сона? «Я ведь люблю Сону, люблю!» Эти слова он может прокричать!

…Сона шла по горной стежке каким-то неровным шагом и показалась Левону чем-то похожей на ту женщину в гостинице. Вот так же одиноко и растерянно шла она по зеленой ковровой дорожке нескончаемого и ослепительно освещенного гостиничного коридора.